Топ-модель

За два часа из провинциальной простушки вылепили столичную штучку, способную теперь без проблем заступить на олимп Высокой моды.

Ну и ну! Не поверила такому превращению, да как не верить своим глазам.

Вероятно, вид у меня был самый дурацкий — Эль Леопольдовна добродушно хохотнула: молодцом, а вот некоторые впечатлительные натуры в обморок падают.

— Нравится? — вопросила госпожа Цветкова.

— Нравится, — отвечала я с заметной оторопью. — Такое впечатление, что это не я.

— Ты-ты-ты! — горячо убеждали меня в обратном. — Еще скажешь мне спасибо, девочка.

— С-с-спасибо, — поднималась на слабые ноги. — А не слишком ли я… яркая?..

— Я себя ещё сдерживала, — посчитала нужным сообщить Эль Леопольдовна. — Не прячь свою красоту, девочка, и мужской пол будет у твоих ног.

Я невольно посмотрела вниз — пока под моими ногами линолиумный пол, по которому я и пошлепала на выход из косметического кабинета. Шла неуверенно, будто боясь упасть в глубокий обморок. Понимаю клиенток г-жи Цветковой: приходишь к ней одним человеком, а уходишь принципиально другим.

Моя двоюродная сестричка Женечка сидела за столиком и, скучая, пролистывала глянцевые журнальчики. Мельком глянув на меня, приближающуюся неким незнакомым колоритным фантомом, она продолжила листать цветную макулатуру. Сделав ещё несколько шагов к ней, родной, я вдруг поняла: она меня не узнает. Не узнает! Вот такая вот невероятная история!

Я растерянно поморгала ресницами, как кукла в отделе галантерейного дивноморского универмага, потом заставила себя произнести:

— Женя?!

Сестра вскинула голову и… нет, в обморок не упала, но на лице её отразилась целая гамма чувств, словно увидела вместо меня… Трудно сказать, что она увидела вместо меня?

— Это ты, Машка? — спросила несколько замороженным голосом.

— Вроде я, — призналась.

— Боже мой! — всплеснула руками. — Тебя же нельзя выпускать на улицу.

— Почему?

— Мужики будут стреляться. Через одного. Или бить морды. Своим спутницам.

— Прекрати…

— Фантастика, — крутила меня, как манекен. — Ну, Леопольдовна! Вытащила-таки наружу твою суть…

— Какую суть?

— Страсть. Порок. И любовь. — И восхитилась. — Ну, Маруська, далеко пойдешь, если не будешь часто падать в разные койки.

— Ты о чем? — топнула ногой.

— Не брыкайся.

— А ты прекращай гадости говорить.

Вся эта ситуация мне ужасно не нравилась: во-первых, была сама вся не своя — во всех смыслах, во-вторых, сестра вела себя так, будто ревновала меня к новому образу, в-третьих, чувствовала, что с переменами во внешности меняется отношение всего мира ко мне.

Последнее трудно объяснить словами, однако привычный мир, сотканный из солнца, ветра, взглядов, голосов, шарканья подошв, автомобильного гула и прочие меняет свое, повторю, отношение ко мне.

Раньше была в этом мире неприметной его частицей, теперь же волею случая и благодаря Цветковой я стала из него выделяться. А это, значит, от меня потребуются дополнительные, душевные траты.

И что делать? Вернуться к себе прежней — милой, провинциальной девочке? Думаю, это всегда успею сделать — довольно подставить голову под струю воды…

— Мне, сироте, совестно идти рядом с тобой, — шутит Евгения.

Я нервничаю и прошу прекратить издеваться — сколько можно? Я настолько взвинчена, что, когда мы выходим на пыльный и загазованный проспект, то все свое недовольство выплескиваю на двух сереньких молодых людей, уставившихся на меня, как на икону. Неприятным визгливым голосом говорю все, что думаю об их бараньей манере таращиться на людей.

— А если это любовь? — сестра оттаскивает меня от пришлых дураков. — С первого взгляда.

— Какая там любовь, — огрызаюсь. — Пусть платят у.е. за осмотр.

— Ну, Маруся, ты в этой жизни не пропадешь, — снова восхищается Женя. — Чувствую железную хватку провинциалки.

— А чем тебе не нравятся провинциалы? — продолжаю злиться.

— Наоборот: я ими восхищаюсь, — отвечает сестра. — Мы, москвичи, все никакие, нам не надо бороться за место под солнцем, а вы бойцы…

Я не слушаю Евгению — огромный Новый Арбат шумит вокруг меня и такое впечатление, что нахожусь внутри гигантской мегаполисной стихии — она подобна океанскому цунами, сметающему напрочь коралловые острова. А я даже не на острове нахожусь — нахожусь на асфальтированном замусоренном столичном пятачке, защищенная лишь собственным честолюбием. Достаточно этого для того, чтобы выплыть к берегу твердого материка? Не погибну ли бесславно в штормовом житейском море? Хватит ли сил для бесконечного заплыва?

Нет, прочь слабые и пустые мысли. Цель ясна и никаких сомнений. Я делаю шаг на проезжую часть и взмахиваю рукой. Двоюродная сестра критически хныкает — она уже тут вечность пытается поймать частника за у.е., а тут я… со своим страстно-порочным имиджем…

Я взмахиваю рукой — и лакированный, как туфель, автомобиль притормаживает рядом, насыщенный запахами дорогой кожи, дорогого одеколона и дорогой жизни. За рулем рыхлится водитель с лицом борца вольного стиля. У него рваные уши, как у медведя, и улыбка до этих самых рваных ушей.

— Привет, девочки? Поехали!

— Поехали, — говорит Евгения, толкая меня в спину. — И с ветерком.