Тополь стремительный (сборник)

Тут мое двойстйенное и ложное положение встало передо мной во весь рост. И я попросил у Михаила Прокофьевича разрешения сообщить в комитет физкультуры, не упоминая об украиноле, о том, что мои рекорды не являются спортивными достижениями и зависят от других причин.

Но он и слышать не хотел: «Как можно сообщать! Все потребуют объяснений, начнут интересоваться, следить за нами, помешают хранить секрет. Опыты только начинаются. Средство новое, непроверенное, может быть оно противопоказано в каких-нибудь обстоятельствах. Мы не знаем, как будут вести себя ваши мышцы и нервы после десятка или сотни соревнований. Мы должны твердо знать, можно ли давать украинол раз в жизни или всю жизнь, каждый день. Что вас смущает? Приз? Отошлите вашего пловца тому, кто пришел следом за вами».

Попробовала бы ты убедить старика! Он был влюблен в свои опыты и считал, что ради науки можно пойти на все что угодно.

«Хорошо, — сказал я ему. — я буду бегать, но только не на спортивных соревнованиях. Я буду бегать под вашим наблюдением, вы сами будете регистрировать результаты».

«Мы потеряем на этом год работы, — отвечал мне упрямый старик. — Мне придется проводить все опыты сначала. Снова в лабораторных условиях, доказывать безвредность украинола при длительном употреблении перед научными комиссиями. А сейчас, когда мы закончим нашу с вами работу, я сразу буду иметь официальные, неопровержимые, общеизвесгпые доказательства».

Против этого трудно было спорить. Украинол — открытие мирового значения. Очень хотелось сэкономить год. Можно было поступиться тем, что где-то, кому-то мое поведение покажется неправильным.

Но месяц тому назад зашла речь о регистрации моих рекордов международной спортивной федерацией. Этого уже нельзя было допустить. Советские спортсмены всегда боролись против каких бы то ни было возбудителей. Как же можно было вносить в мировые таблицы мои рекорды, добытые таким сверхвозбудителем, как украинол! Вновь начался у нас спор с Михаилом Прокофьевичем на старую тему.

«Михаил Прокофьевич, — сказал я ему, — в конце концов, надо думать и обо мне. Вы представляете, в каком положении я окажусь, если когда-нибудь открытие будет обнародовано! Я не хочу быть посмешищем на весь мир. Я больше не выступаю».

«Ну что ж, — ответил старик с горькой усмешкой. — 0бидно, конечно, — я разочаровался в вас. Оказалось, я все-таки прав: современные студенты не любят науки. Ради науки можно пожертвовать самолюбием. Но если самолюбие вам дороже — воля ваша. Принуждать вас немогу, не имею права. Я закончу опыты над самим собой. Прощайте».

Я ушел, но через два дня возвратился. Возмушение улеглось, и жизнь показалась пустой и ненужной. Каждый день все это лето я вставал с мыслями об украиноле. Каждый день давал какие-то новые впечатления, переживания, факты, и я нес их Михаилу Прокофьевичу, чтобы обсудить, рассказать все подробнссти, обдумать условия нового опыта, внести в дневник подробности. За эти месяцы я из подопытного кролика превратился в сотрудника. Дело Михатила Прокофьевиоча давно стало и моим делом. Я вел записи, я заведовал печью. Мой уход действительно задерживал работу. Наконец, мне просто скучно было без ворчливого старика, его тесной каморкии, гудящей печи, гирлянд проводов. Я представлял себе, как Михаил Прокофьевич подводит черту под моим дневником, пишет: «опыты не закончены», «не закончены», «не закончены», как с усилием разбирает мои записи о работе сердца (этот отдел я разрабатывал самостоятельно), надкусывает палочку украинола. А можно ли ему принимать украинол? Ведь он старик, у него больное сердце. Открытие может погибнуть с ним.

В современной войне генератлы не ходят в штыки, генералов берегут. Михаил Прокофьевич был генералом науки. Он не имел права ставить опыты над собой. Я вернулся к работе, чтобы довести ее до конца, но на душе у меня было тяжело, и тяжелее всего было скрывать свою тайну от тебя.

И вот, в тот памятный день, когда я пришел звать старика на нашу свадьбу, он сообщил, что седьмого числа, через десять дней, доклад в Академии наук об украиноле. И я должен быть содокладчиком. Я опять подумал о тебе, Валя. Вдруг мне пришло в голову… Извини меня, но когда любишь, опасаешься каждой мелочи… Я подумал, что ты ведь не любила меня, пока я не был чемпионом. Имею ли я право жениться на тебе, ничего не рассказывая! Но Михаил Прокофьевич опять категорически запретил мне. Посвящать тебя в тайну до доклада, и я пришел к тебе. Пришел, чтобы отложить свадьбу под любым предлогом… Сказать, что уезжаю за границу, что хочу дождаться приезда матери. Но когда я посмотрел в твои глаза, я не смог заниматься увертками. И я спросил: «Валя, как бы ты относилась ко мне, если бы оказалось, что я не чемпион?» Ты сказала: «Уйди».

Вот и все. Я рассказал тебе все, что знаю. Может быть, я виноват, суди сама. Но мне кажется, я делал нужное дело, помогал большому открытию, и самое страшное — то, что открытие погибло. Конечно, я расскажу на заседании академии то, что сказал тебе сейчас. Это нужно сделать в патмять Михаила Прокофьевича.