Тополь стремительный (сборник)

Машина спускалась по затопленному склону вулкана. Обвалившиеся скалы лежали в хаотическом беспорядке, расщелины между ними занесло песком, бока густо обросли сидячими морскими животными — губками, мшанками, актиниями, устрицами, уточками. "Зверюшки" были неподвижны, а гигантские водоросли словно щупальцы хватались за гусеницы, наворачивались на вал, будто старались задержать, опутать, задушить непрошенного пришельца из чужого надводного мира. Но на машине имелись специальные ножницы. Они раскрывались ежеминутно и состригали зеленые путы.

Безжалостно давя хрупкие раковины и губки, машина переваливала через скалистые гребни, замедляя ход, съезжала по наклонным плитам, обходила сторонкой одинокие скалы, прибавляя скорость, всплывала, чтобы преодолеть каменный барьер или расщелину. Она прокладывала путь с такой уверенностью, как будто за рулем там сидел опытный водитель, много лет проработавший на подводных трассах. И мы, зрители, после каждого ловкого броска невольно начинали аплодировать. Кому? Конечно, сегодняшнему имениннику — Ходорову, конструктору этой смышленой машины.

А именинник между тем стоял близ меня, небрежно прислонившись к стене и скрестив на груди руки, как капитан Немо. Поза его должна была выражать бесстрастное хладнокровие, но хладнокровие не получилось. Брови, губы, веки, лоб выдавали волнение изобретателя. Мысленно он сидел в машине, и это отражалось на его лице. Если на нижних экранах виднелся разрисованный рябью песок, уголки губ Ходорова сдержанно улыбались, морщины на лбу разглаживались. Когда появлялись камни, Ходоров хмурился, и чем крупнее были камни, тем глубже становились морщины.

Мне вспомнились юные годы, давно забытые соревнования авиамоделистов. Там тоже было так: пока модель у тебя в руках, ты — хозяин, ты ее создал, ты еще можешь переделать. Но вот моторчик заведен, модель запущена… летит. Милая, не подведи! Набери высоту, не завались, не сдай! Еще тяни, еще немного! Все, что от меня зависело, я сделал, пришли минуты, подводящие итог месяцам. Помочь я уже не в силах. Можно только надеяться, переживать, волноваться сложа руки. Экзамен сдает моя работа, а не я.

Мы — эксперты — были здесь пассажирами. Мы стояли у окон подводного поезда и любовались невиданным зрелищем. Ходоров не любовался, возможно, он даже не замечал подводных цветников. Его волновали грунт, ход, скорость, повороты…

Миновав пеструю полосу рифов, машина пересекла подводный луг, заросший морской травой — зоостерой. Он был похож на обычные зеленые луга, только крупные паукообразные крабы на своих остроконечных ногах ходулях нарушали сходство. За лугом начинался дремучий подводный лес. Водоросли встали перед машиной десятиметровой стеной. Они охотно расступились перед острым носом и тут же сомкнулись, опутав машину зеленым и бурым серпантином. Стало темновато, как в самом настоящем лесу. Ножницы заработали вовсю, настриженные куски заполнили и передний экран, и задний, и верхний. И все же избавиться от тенет не удавалось. Мочальные хвосты, свиваясь, тянулись за каждой рамкой. Скорость заметно падала. Вдруг, стоп. Машина встала. Неужели застряла?

На экранах заиграли радужные рыбки зарослей. Движущаяся машина пугала их, к застрявшей они подплывали без страха.

Но вот рыбки метнулись и исчезли. Машина давала задний ход. Да, это было удачно.

И снова машина действует правильно. Рывок. Мотор работает энергичнее, лопасти шлепают по воде… И вот уже подводный лес плывет под гусеницами. Машина обходит его поверху, перескакивает, как через скалистый барьер.

За подводным лесом дно заметно пошло под уклон. Это показывали и светящиеся цифры и цвет воды. Она становилась все темнее, как будто в ней разводили синюю краску. Золотисто-зеленый цвет сменился густой плотной изумрудной зеленью, зелень постепенно пропиталась синевой прозрачной, чистой, как небо в сумерки. Потом в синеве проявились фиолетовые тени — машина перешла в область подводного вечера.

Остались позади многокрасочные леса, луга, скалы, обросшие подводной живностью. Теперь машина шла по голому дну — то песчаному, то каменистому. Попадались и крабы, и губки, и актинии, верхом на раках, и моллюски… но уже не колониями, а в одиночку. Зрелище становилось однообразным, утомительным. Гости начали позевывать, зато на лице Ходорова сияла торжествующая улыбка. Впрочем, он имел право торжествовать. Машина сдала экзамен на "отлично".

Но вдруг улыбка исчезла, уголки рта опустились, глаза забегали растерянно…

Я посмотрел на экран. Прямо на нас из синей тьмы глядели выпученные глаза, почти человеческие, со зрачком, хрусталиком, радужной оболочкой, только очень уж холодные, жестоко-бесстрастные. А под этими разумными глазами торчал громадный черный клюв.

— Спрут?

— Нет, кальмар.

— И какой громадный. Гораздо больше нашей машины.