Тополята

– Пойду я… Ты, Виталий, если что, звони моментально. И студиозусов там предупреди. А то, не дай бог, развяжут гражданскую войну…

– А может, пусть? – хмуро спросил Виталя. – Егорка Лесов спрашивал вчера: не пора ли?

– Не пора. Попрошу мать надрать уши этому экстремисту…

– Егорка хороший человек, – заступился Тенька, хотя не понял, о чем речь.

– Все вы хорошие… – подпоручик Куликов на ходу растрепал Теньке отросшие волосы, а на незнакомого мальчика только посмотрел мельком. И ушел.

– Сухарик, значит, вам? – спросил Виталя. – Чревоугодники… – Он расстелил на верстаке газету «Старый Колыбельцев», открыл побитый и расхлябанный холодильник, выложил копченую курицу, надрезанный каравай и две редиски. Выставил коробку с молоком. С полки взял фаянсовые кружки. Курицу рванул так, что в кулаках остались коричневые ножки с косточками. Мальчик крупно глотнул, дернулось тонкое горло. Тенька тоже глотнул, потому что сегодня не завтракал.

– Лопайте, – велел Виталя.

Они оседлали лавку, привалились к верстаку и вцепились в куриные ножки зубами. Молча.

И так, без слов, насыщались они минут пять. Виталя прервал чавканье и сопенье короткой фразой:

– Тень, изложи ситуацию.

– М-м… какую?

– Которую мы имеем на данный момент… Я впервые вижу этого юношу… Как тебя зовут, незнакомый гость?

Мальчик перестал жевать, сделал глоток из кружки, глянул исподлобья и сипловато сказал:

– Кабул…

– Кабул, – сказал он, и на Теньку будто повеяло жарким песчаным ветерком. Похоже, что и на Виталю.

– Романтика гор и пустынь, – заметил он. – Ты что, не из этих краев?

– Из этих, – со вздохом сказал Кабул. – Только так вот… получилось.

– Рассказывай, – с таким же вздохом велел Виталя.

– А вы… меня не сдадите?

– Куда? – хмыкнул Виталя. – В ломбард, что ли? Много за тебя не дадут…

– Ментам или в комиссию по опеке…

Виталя сел на чурбак против Кабула и деловито объяснил:

– Ты неправильного мнения о своей персоне… Кабул. Ментам ты на фиг не нужен… если за тобой не тянется крупного уголовного дела. По-моему, не тянется, а?

– Не-е! – вскинулся Кабул.

– В таком случае ты простой беспризорник. Зачем тебя ловить? В стране у нас беспризорников… точно никто не знает, сколько, но, говорят, не меньше миллиона. Поймают одного, а дальше что?.. А всяким опекам и ювеналкам ты опять же ни к чему. Им нужны ухоженные дети из приличных семей, чтобы можно было засадить в детдом, в приют, а оттуда перепродать в патронажное семейство или за рубеж. Это бизнес. Вот когда ты был мальчиком из хорошей семьи… был ведь? – неожиданно жестко спросил Виталя.

Кабул кивнул:

– Был… только не всегда… Я везде был…

– Вот и рассказывай, – опять велел Виталя.

– А… зачем?

– Чтобы решить: как быть дальше?

– А… как тут можно быть? – Кабул прижал к бокам локти. Метнулся взглядом по Теньке и Витале.

– Я не знаю пока, – мягко выговорил Виталя. – Для начала скажи: кто твои родители?

– Их нет…

– Ну, случается… А кто они были?

– Если бы я знал! – вырвалось у Кабула с такой тоской, что Тенька съежился.

Витале тоже стало не по себе. Он помолчал с полминуты.

– Ну… а все-таки… Где ты рос?

Третья часть Кабул

Его жизнь…

Сначала Кабул рос в доме малютки. Туда его привезли из Южного Края, где гремели бои. Группу младенцев спешно эвакуировали в глубь Империи. В сопроводительных бумагах было сказано, что родителей нет в живых. И даже имена родителей не названы. Видать, никто и не старался их узнать в той кровавой круговерти…

Потом он жил в дошкольном детском доме. И тогда его звали Владиком. Владик Иванов. С этим именем он перешел в детской дом для школьников. То есть его перевели. Никого ведь не спрашивали, где они хотят жить. Если бы спросили, Владик ни за что не согласился бы покидать привычное место.

И в доме малютки, и в дошкольном «курятнике» жилось неплохо. Владику казалось, что это вполне нормальное детство. Временами даже счастливое. Потому что другого детства он просто не знал. Иногда на ребят покрикивали, иногда в угол ставили, а бывало, что и шлепки они получали. Но зато и хорошего хватало. Поездки на дачу, мультики по телевизору, игры, друзья-приятели, пирожные к чаю по праздникам, сказки всякие, которые кто-нибудь рассказывал шепотом, когда на ночь выключали свет… И были воспитательницы, которые умели приласкать, утешить при каких-то горестях, пригрозить наказанием за провинности, а потом пожалеть и погладить по голове: «Ох ты, горюшко непутевое…»

В старшем детдоме (точнее, в «интернате для детей-сирот») все оказалось не так. Там верховодили большие ребята, их надо было слушаться. Делать все, что они велят: застилать их постели, чистить им башмаки, убирать со столов. Иногда старшаки не очень приставали – живи спокойно, малявка. Но бывало, что кого-нибудь невзлюбят, и у бедняги начинается беспросветная жизнь. Называлось это «дрессировать мышку». «А ну, иди сюда, сперматозоид! Почему ночью хныкал, спать не давал? Щас потанцуешь. Дай башмак и подставляй ж…»

И жаловаться бесполезно. Воспитатели не хотели связываться со старшаками – себе дороже. И делали вид, что все хорошо.