Тополиный пух

Турецкому ясно было одно: руководители холдинга наверняка не заинтересованы в том, чтобы их имена фигурировали в прессе, больше того, они сильно озабочены, как теперь принято говорить в средствах массовой информации, фактом «наезда» Генеральной прокуратуры на печатное издание. Это что, желание Кремля задушить с таким трудом отвоеванную свободу слова, то есть расхожий митинговый слоган? Может быть, но исключительно для тупого обывателя. А на самом деле? Если смотреть на вещи реально, то это попытка создания вокруг здорово себя скомпрометировавшего главного редактора Хакель-Силича ореола некоего мученика, пострадавшего за правду. Ну, собственно, он еще не слишком пострадал, вот разве что сегодня пострадает, когда помощник президента холдинга вкупе с пресс-атташе вставят ему хороший фитиль в задницу за то, что он их подставил. Вольно или невольно — это уже их проблемы.

Но сам факт их крайнего беспокойства налицо. А вот подлинной причиной беспокойства могут быть поднятые Генпрокуратурой волны вокруг факта крупного поражения холдинга в Арбитражном суде, где ему здорово нагадил конкретно Степанцов, хотя тот может сколько угодно ссылаться на коллегиальное решение Президиума Высшего арбитражного суда. Впрочем, и все остальные проигранные дела, упоминаемые в статье, дают проигравшим их все основания ненавидеть того, кто имел, по их же убеждению, решающее слово. То есть опять Степанцов. И предполагать здесь тоже можно все, что угодно, — от баснословных взяток до круговой поруки и коррупции. Но если икто никого не поймал конкретно за руку, да при свидетелях, которые не побоялись бы дать свои показания в суде, все подобные обвинения можно считать голословными и, более того, клеветническими.

И тогда публикация статьи Льва Липского, посвященной, мягко выражаясь, весьма некрасивому прошлому и не менее позорному настоящему погрязшего в коррупции ответственного судейского чиновника, имеет определенно заказной характер. Если же у них имеются такие доказательства, то где они? Почему в суд не обращаются? Почему нет официальных заявлений в прокуратуру? А потому что нечего им «заявлять», нет у них ничего, кроме собственных фантазий и предположений.

Не исключено, что этот Липский и сам хотел бы за что-то отомстить бывшему судье — ну есть у человека причины! И его сугубо личная жажда мести поразительным образом совпала с «требованием времени», точнее, с политикой неких экономических и юридических структур, не заинтересованных в изменениях в судебном ведомстве, которые намечались в Президентской Администрации. Вот и весь расклад!

— И кто считает, что я не прав, — завершил изложение своей рабочей версии Александр Борисович, — пусть кинет в меня камень!

— И на фиг мне это нужно? — разом охладил пафос друга Вячеслав Иванович, развалившийся в кресле с большим бокалом в руке.

Вообще-то пару этих бокалов, предназначенных для живых цветов, почти литровой вместимости, дядьке подарил племянник Денис по случаю какого-то мелкого торжества, но Грязнов-старший предпочел использовать «стекло» именно по винному назначению — один раз налил — и на весь вечер! Не надо без конца подниматься из кресла, наливать — ничего не надо!

— Ты мне другое объясни, Саня, если этот Степанцов в самом деле повинен в тех грехах, о которых публично поведал твой Липский, на что он рассчитывал, когда бежал к Меркулову? И Костя тоже, этот мудрый мужик, он что, так и не понял, с кем дело имеет? Кому нужно это дурацкое расследование? Где ты должен поставить точку? На чем? Подтянуть за уши несуществующие доказательства невиновности Степанцова? Кстати, тут у меня тоже есть маленькое соображение, если забуду — напомни. Или же просто изображать бурное расследование, а в конце поставить большой вопросительный знак? Как символ нашей Фемиды, которая и сама частенько не представляет, что ей делать? Либо все это — обычная отмазка: улита едет, когда-то будет, а мы тихой сапой проскользнем в председатели, а председателей, назначив, тут же не снимают, словом, и так далее. Не понимаю.

— Я уже задавал себе этот вопрос. И Косте — тоже. Он, как бы сказать, вяло отбрыкивается, ему неинтересно. А о чем ты просил напомнить?

— А-а, вот про что… Я не сомневаюсь, Саня, что этот Степанцов мог совершенно спокойно сажать диссидентов. Посмотрел бы я на судью, который в брежневские да и более поздние времена отказался бы это делать! Но опять-таки, если бы такое обвинение прозвучало публично еще где-то в начале или даже в середине девяностых годов, когда общественность кипела возмущением по каждому поводу, я бы это понял. Но сегодня? Не понимаю, на чем расчет строится?