Тополиный пух

Вопрос: а при чем тут вообще рыбалка? Ответ на него покоился в сумке Турецкого, которая лежала в багажном отсеке над головой и, несмотря на все немыслимые упаковочные средства, напоминал-таки о себе высокочувствительному обонянию Александра Борисовича. Еще бы, такого гигантского, определенно икряного леща он и сам, пожалуй, не видел. Это уж Вячеслав расстарался. Прямо из донских плавней ему доставили. Вяленое чудо — вот как можно было двумя словами охарактеризовать это подношение истинному раблезианцу и утонченному гастроному Питеру Реддвею. Ну и еще кое-что — по мелочи. Традиционный толстенный шмат розового, с мясными прожилками, украинского сала, например. Штоф суперочищенного, настоянного на редких травах и запечатанного фабричным способом самогона-первача, который наконец-то научились выпускать понемногу пока, в качестве дорогих сувениров, находчивые потомки деревенских бабок-колдуний. Буханка настоящего ржаного черного хлеба, к которому в один из московских приездов так пристрастился Пит. Обожал он и русские, именно соленые, а не маринованные, огурцы, и бочкового засола «сопливые» северные грузди, и… Нет, перечислять невозможно, ибо последует бурное слюноотделение. А эту миссию Турецкий целиком и с удовольствием готов был немедленно переложить на могучие до сих пор плечи отставного генерала.

Сам генерал, как это в последние годы обычно и происходило, встречал гостя в проеме гофрированной трубы — перехода для прилетевших пассажиров. Он нимало не растерял своей внушительности, и по-прежнему вызывающе гулко, буквально трубный гласом, прозвучал его призыв:

— Алекс, ты меня видишь? Я здесь!!

И, как бывало всегда, от человека-горы с изумленным испугом отшатывались проходившие мимо пожилые дамы-туристки. А мужчины смотрели с нескрываемым интересом, будто видели оживший монумент.

— Алекс! — продолжал он радостно кричать, обнимая и теребя Турецкого за плечи, демонстрируя тем самым свою искреннюю приязнь к другу и бывшему коллеге. — Ты плохо себя чувствуешь? У тебя усталый вид! Ты, наверное, голодный? Это они тебя не кормили?! — Он устремил свой грозный взгляд в конец огромной трубы, откуда за «громкой встречей» с неподдельным восторгом наблюдали любопытные изящные, как сувенирные статуэтки, стюардессы.

— Нет, Пит, — смеясь, успокаивал его Турецкий, — и полет нормальный, и завтрак был вполне. Ты мне лучше вот что скажи: у вас тут тополя еще не расцвели? Не пылят, заразы?

— А какое это имеет?.. — удивился Реддвей. — Слушай, у тебя что, аллергия на них, так? Это еще что за новости?

— Есть немного, — ответил Александр, чувствуя, что надо поскорее сплюнуть, а то еще накличешь на свою голову.

«Вот оно, в чем дело! — понял он неожиданно. — Значит, уже задело краем, и если дальше будет такое же, можно сливать воду и даже не надеяться на скорое окончание расследования. Поэтому и в самолете так ко сну тянуло, и тяжесть в затылке — своего рода предвестие. Не от коньяка же болеть голове!»

— Тогда ты можешь быть совершенно спокоен! Я приказал, как это, по-вашему? Обкорнать! — вспомнил он нужное слово. — И теперь над всей округой — чистое небо! Никакого пуха! Ха, они меня уверяют, что «пылит» только женский тополь, а мужской — не «пылит». Я у них спрашиваю: «А вы знаете, кто из них кто?» — «Пока не очень твердо, — говорят, — нужны наблюдения!» Тогда я и приказал— всех под одну… гребенку, так?

— Правильно! Туда им и дорога!

Тут чуткий нос Реддвея сделал неуловимое движение, после чего его пристальный взгляд переместился с Турецкого на его большую черную сумку.

— Я не уверен, Алекс, но мой нюх мне подсказывает…

— Он тебе абсолютно правильно подсказывает, Пит, — засмеялся Турецкий. — Твой уникальный нюх тебя никогда не подводил. Поэтому давай поскорее заберем мой чемодан и — в машину.

— Я вношу существенную поправку, — строго сказал Питер, обнимая Александра за плечо и поворачивая его к выходу. — Твой чемодан есть кому взять, Давай сюда свой талон. А мы о тобой тем временем потратим немного времени на короткую перекуску… Я правильно сказал?

— Почти. На сленге обычно говорят: закусь… Закусь — перекусь. Но филологи тебя все равно не поймут, а на улице — другое дело.

— Пусть будет как ты хочешь. Потому что мне горько смотреть на человека, который лишен настоящей мужской пищи. Идем, — важно добавил он, легко подталкивая Александра в спину, — там уже все давно заказано, и тебя ждет твой любимый аусбайн с гороховой подливой, а также двойной гросс бир. А мне ты, надеюсь, разрешишь утолить мое естественное горячее любопытство и сунуть нос в твою сумку, так?

— Но… чемодан?

— Его возьмет и принесет ко мне в машину тот, кому это положено по штату.

Спорить было не о чем.