Топор Ларны

– Да. Страшно так говорить, но иного нет, не обессудь. Не ведомо мне, есть ли для мира надежда. И есть ли для тебя защита. Сгинешь – себе не прощу. Но, удержав тут, тоже буду виновен, пуще всех виновен, ох-хо. – Голос деда надолго смолк. – Одно могу тебе дать. Безвременный он, наш лес: пожелав выйти, ты выйдешь на свою опушку, по той же тени. Это – куда, и место я не изменю. Но иное важное я выправлю – когда выйти. Пока же поспешай, Кимочку своего лечи. Должна сладить. Три денька тебе на вразумление, на сборы. Ох-хо… Мне тоже надо подумать. Выбрать тебе время. Десять лет – это твой счет, он к тебе одной и прилип. А я его настрою так, чтобы хоть малая имелась надежда на подмогу. Чтобы там, вне леса, не мертвый сезон стоял, когда ты выйдешь. Оно ведь как? Нет движения в обстоятельствах – и хоть все руки исколи иглой, но вышивка не родится, негде ей врасти в канву, нет и малой щели. А коли найти яркий год… Удачи тебе, девонька. И помни: лес тебя однажды принял. Будет надобность, и снова впустит.

– Надобность?

– Вопросы – они такие, – усмехнулся голос деда. – Они растут, как отвалы водорослей на берегу. Пройдет шторм, и вот тебе новая груда непонятного. Как накопится непосильно обломков догадок и шелухи домыслов, так и приходи. Ни в чем не ограничу. Все глупости сказочные отменю про три вопроса, да с испытаниями… Ты только шторм переживи и себя сбереги. Чтоб и выжить, и душой не высохнуть.

– Чудно звучит твоя болотная сказка.

– Так все мы тут – чуды да небыли, – голос растаял, сошел в слабое эхо.

– Спасибо, что правду сказал.

Поклонилась я болоту, зачерпнула напоследок полную горсть брусники и пошла к ближнему лесу. Кимкины ревнивцы чуток одумались: не иначе, дед их пристрожил. Тропу мне выделили золотистую, из мягкого речного песка. Марником обсадили по кромочке, парадно – прямо извинение за прежний свой поступок. Я вслух им сказала: извиняю, с чего бы мне сердиться? Кимочка такой, его нельзя не ценить. Попросила приглядывать, он ведь скучать станет… Марник нагнулся под ветром, подтверждая готовность беречь. И побежала дорожка бодро да резво. Крупные увалы все как есть попрятались, бока жирные чуток подобрали. Большой дуб выказал себя недалече – словно так и полагается. К деду Сомре я ползла по глине полночи, а назад добежала одним духом.

Кимка мой лежал на прежнем месте. Маленький, как игрушка, зайчонок из дерюги, заплата на заплате, нитки цветные да солома под ними, кто-то таким может его увидеть, наверное… Вот только мне Кимочка и живой, и родня, и вполне себе человек. Просто получше прочих, которые белкой обернуться не могут, олениху подоить не сподобятся, да и сказку не выплетут из узорных слов…

Взяла я иголку, провела рукой над канвой, выравнивая её… И стало мне неловко. Не могу его вышивать. Не могу – и все! Мне-то он человек, иголкой уколоть страшно. Да ладно бы только это. В лесу Безвременном все непросто. Куда колоть и как? Нет моего Кимочки на канве, и места ему нет, и цвета, и формы. Безвременье – оно свою метку в мире иначе кладет, надо полагать. Уж не чета мне мастерицы создали сказочное полотно. Весь лес здешний – именно полотно, полное чужой выработки и чужого замысла. И Кимка мой в нем. Вплетен, соединен и неотделим. Не зря коряги так воюют!

Я закрыла глаза. На ощупь не так страшно. На ощупь я не вижу его. Можно подойти, сесть и делать то, что с людьми не делают. Подновлять… Нитка нужная, как дедушка и обещал, сама прыгнула в руку. Смешная нитка, крученая, и даже сквозь веки знаю: вся она разноцветная. Тут черничная, а чуток подалее – земляникой отдает. Прыгает, норов кажет, петли заячьи кладет под иглу. Путается, норов выказывает. Я все руки исколола, пока нитку одолела и к делу пристроила. Убрала иглу с коротким хвостиком без полного цвета, заткнула в шов передника. И осторожно открыла глаза.

Кимочка мой спал сладко и мирно. Здоровый на вид, такой весь – праздничный. Румяненький, со щечками – лесными яблочками. А то осунулся, сделался ну чисто опенок по осени, вся кромка на его шляпке обтрепалась, да и сама шапка сделалась ненова, потерта и буровата…

Очнулся мой Кимочка после полудня. Солнышку улыбнулся, а потом на руку свою глянул – и поник.

– К деду ходила, негодница?

– Кимочка, ты не серчай…

– Да чего там, поздно. Пойду, орехов в запас тебе наберу. – Сказал так серьезно, что и слова в ответ не возразишь. Он, оказывается, бывает вполне даже обстоятельным. – Эх, дед Сомра… я тебя перехитрил, своего добиваясь. Но ты выждал, мои мысли к своей пользе повернул. Разные мы… так и надо, наверное.

– Кимочка, ты про меня – что разные?

– Про деда, – тихо отозвался он. – Другая у него сказка. Взрослая. И не сказка вовсе, легенда, наверное. С особым смыслом. Тебе до той легенды чтоб добрести, еще сколько сапог надобно стоптать. Не хочу так! Почему у людей обязательно всё через тяготы да испытания, да что за напасть такая?