Топорок и его друзья

— Будьте прокляты!

Круто повернувшись, Петр Никитович направился размашистыми шагами к дому под зеленой крышей, взошел на крыльцо и громко постучал. На стук выглянула старуха. Она поклонилась Селиванову.

— Тиф у нас, батюшка, — захныкала старуха.

— Слыхал, — усмехнулся Селиванов. — Да хватит тебе, Прасковья, кланяться-то. Зови старика.

— Так оно того, Никитич, тифный.

— «Тифный!» Все равно зови. Да скажи, чтобы пузо репейником не натирал. Не буду сыпь проверять.

— Чево? — Прасковья открыла рот.

— Иди, Прасковья, иди. Зови Павла.

Вскоре на крыльцо вышел дед Павел, по прозвищу Казак.

Он ничего не смог понять из сбивчивого рассказа жены. Единственное, что уяснил он, это то, что надо срочно выходить на крыльцо к старосте Селиванову. И дед Казак вышел с таким видом, будто староста только что помешал ему отойти в иной мир. И сил-то у него, у тифозного, только и хватило, чтобы выйти ка крыльцо к господину старосте. Дед держался за живот, ноги у него тряслись от «слабости», щеки были втянуты, глаза выпучены.

Селиванов глянул, на деда и захохотал. Смеялся до слез и все приговаривал:

— Ну, Казак! Ну, артист!.. Ох! Сейчас помрет от тифа.

Но дед Казак не сдавался, продолжал быть «тифозным». Сиплым голосом умирающего он спросил:

— Зачем звал-то, господин староста?

Петр Никитович от этих слов сразу смолк и потемнел лицом.

— Хватит, Павел, болеть. Не трясись и глаза не выкатывай — вредно. Ты такой же тифозный, как я староста... Немцы ушли. «Тиф» сделал свое дело... — Селиванов пристально поглядел на своего давнишнего друга. И после этого взгляда дед Казак перестал трястись и выпучивать глаза.

— Ну, што? — холодно спросил он.

— Садись, покурим, — попросил Селиванов.

— Дык, я и постою.

— Не хочешь с предателем рядом сидеть?

— Лежал долго и постоять хочется, — ушел от прямого ответа Казак.

— Ну, постой, постой, — Селиванов закурил. — Никому не должен был говорить я того, что тебе сейчас скажу... Старостой быть мне приказал подпольный райком партии... Тяжело мне, Павел, тяжело. И пуще всего от людского презрения. Ведь и ты меня немецким прихвостнем считал? А?

— Врать не стану — считал.

Друзья посидели, не разговаривая. Пришло запоздалое утро поздней осени, но пришло оно с солнцем. И так давно не было солнца, что они глядели на него как на дорогой подарок природы.

— Посмотри-ка, — сказал дед Казак. — Немцы ушли, и солнышко засветило...

— Засветило. — Селиванов улыбнулся солнцу.

— Слушай, — спохватился Казак, — а кто же у нас первый тиф-то надумал?

— Да Храмов. Зашел как-то к ним, гляжу, а Семен «болеет на печке» тифом.

— Это какой же дурак при тифе на печку забираться ему присоветовал? — возмутился дед Казак.

— И я ему про то сказал. А тиф Семену понадобился для отвода глаз. Раненого он с Катериной выхаживает... Вот тогда я и доложил майору Шмюккеру о тифе в деревне. Он побелел даже и велел столбики с запретными объявлениями поставить.

— Конечно, Петр, ловко мы обошли немцев. А если бы аспиды прознали правду? А?

— Думал я об этом, думал... Передышка нам нужна. Вот так нужна! — Селиванов провел ладонью по шее, — Одиннадцать раненых бойцов один я прячу. Лечим их со старухой... И знаю, что еще многие выхаживают наших. Если по домам пойти, целую роту смело набрать можно.

— Можно, — согласился дед Казак. — Сам пятерых выхаживаю.

— Ну, вот видишь! Ореховка сейчас не просто деревня. Ореховка — подпольный госпиталь. Сегодня ночью к нам придут врачи и принесут медикаменты и осмотрят раненых. Ты будешь сопровождать докторов. Это просьба подпольного райкома партии. Понял? В деревне все по-прежнему должны думать, что я немецкий староста. — Селиванов вздохнул.

Ореховский подпольный госпиталь заработал. Раненых оказалось гораздо больше, чем предполагали Селиванов и дед Казак. К тому же, дед Казак «тайком» от старосты стал раздавать зерно и продукты колхозникам со складов, которые немцы не успели разграбить. Никто в Ореховке и не догадывался, что всей работой подпольного госпиталя руководит староста. Все считали его предателем, а деда Казака — настоящим героем.

Селиванов со дня на день ожидал возвращения немцев. Он знал, что они не забыли Ореховки. Он слышал, что и в здешние края уже стали прибывать каратели.

Однажды утром, когда врачи делали очередной обход, на околице показались мотоциклисты. Селиванов выскочил на улицу раздетый, без шапки и заспешил навстречу фашистам. Мотоциклисты остановились. Селиванов отвесил поясной поклон.

— Староста? — спросил по-русски ефрейтор, сидевший в коляске головной машины.

— Так точно, господин офицер.

— Тиф кончился в деревне?

— На убыль пошел, господин офицер.

— Что значит «на убыль»?

— Многие выздоравливать стали. — Селиванов вспомнил всех, кто умер за последние годы, и добавил: — А девять человек преставились.

— Что, что?

— Девять человек померли.

— Есть умирали?

— Так точно, господин офицер. Четыре старика, две старухи и три младенца отдали богу душу, — Селиванов посмотрел на небо и размашисто перекрестился.

Переводчик передал суть разговора со старостой солдатам. Они жарко о чем-то заспорили, потом затихли.