Топот шахматных лошадок

Сотни тысяч веков там никто не бывал,
Только мы там гуляли немножко:
Только ты, только я, только пес Кардинал
Да еще первокурсник Сережка…

Случалось, что к огоньку бесшумно выходила Луиза, а за ней появлялся профессор Рекордарский. Профессора обрадованно пускали в круг, Луизу кто-нибудь подхватывал на руки. Валерий Эдуардович смущенно объяснял:

— Пошла опять из дома на ночь глядя, я за ней: «Ты куда?» А она сюда, к огоньку. Любит компанию… Но любит, негодница, и бродить сама по себе.

— Кошки, они такие, — соглашался народ. — Как у Киплинга… Валерий Эдуардыч, хотите печеную картошку?

— Не откажусь… Благодарствую.

Один за другим начинали стрекотать и наигрывать всякую музыку мобильники — подвешенные на шеях и спрятанные в карманах. Родители интересовались: «Где вас носит нелегкая? Марш домой!» — «Да ну, еще не поздно! Ма-а, еще полчасика!..»

«Бум-ква-ква! Бум-ква-ква!» — звучала в непонятном отдалении мелодия лягушачьего вальса. Сильно пахло лебедой, лопухами, тополиными листьями и остывающими кирпичами стен. Искры летели в светлое, не поддающееся ночи небо. Расходиться не хотелось.

Иногда появлялся из кленовой чащи дядя Капа. Останавливался за спинами, дослушивал очередную песню, потом говорил со служебной строгостью:

— Костерок-то погасите, когда кончите ваш концерт. А то мало ли чего…

Его дружно уверяли, что костер будет погашен со всей тщательностью. Но кто-нибудь из мальчишек обязательно добавлял, что «вот если бы в бассейне была вода, то совсем просто: принесли ведерко и залили…»

— Будет, будет вода… — ворчал дядя Капа и пропадал, уклоняясь от справедливой критики.

Наконец дядя Капа объявил: с трубами дело паршивое и, если «народ хочет купальню», пусть этот народ расчистит родник под старой кирпичной кладкой среди тополей — чтобы ручей от родника потек в бассейн. Потому как «любишь купаться, люби лопатой шевелить»…

Ну и что? Ну и пошевелили лопатами — без лени и даже с радостью. Расчистили, выложили извилистое русло гранитными плитками. Ручей зажурчал, защекотал ребячьи ноги, брызнул искрами, благодарно наполнил восьмиугольный каменный водоем за сутки. Из бассейна вода побежала через прорытый отток в заросшую кувшинками канаву. Канава вела неизвестно куда. То есть известно: Дашутка сказала, что в Круглое болотце. Но добраться по ней до болотца было немыслимо — любой застрял бы в непролазных травах и ольховнике.

— Вот приедет Драчун, он покажет дорогу.

— Да когда он приедет-то? — нетерпеливо сказал Сега.

— Скоро… Видите, уже расцвели коронки…

— Какие коронки? — удивилась Белка.

— Да вот же… — Дашутка присела, взяла в пальцы жесткий стебелек с желтыми цветами-звездочками. Были цветы размером с ее ноготок на мизинце. Острые лепестки загибались — будто и правда как зубчики на крохотной короне. Впрочем, это когда приглядишься. А так — обычное золотистое мелкоцветье, какого полно всюду. Давно отцвели и опушились одуванчики, но солнечно горели кругом лютики, сурепка, крохотные желтые ромашки и всякая мелочь, у которой мало кто знает названия. Но Дашутка оторвала один цветок-коронку, уронила на булыжник мостовой, и тот тихонько зазвенел, будто был выкован из тонкого металла.

— Вот… Драчун обещал подарить такую коронку каждому лягушонку. Станут они лягушки-царевны и лягушки-царевичи. И никаких Иванов-царевичей со стрелами будет им не надо…

Все, кто был рядом, обрадовались, поудивлялись и… помчались купаться. Свежая вода бассейна манила к себе неудержимо.

Шум и плеск неслись от бассейна, вставали над ним радуги. Народу бултыхалось там немало — от визгливых дошколят до ребят вроде Белки и Вашека (а то и постарше). Но тесно никогда не было. Большие мальчишки охотно кидали с плеч и сплетенных рук верещавших от полноты жизни малышей. Брызги, визг, сплошной восторг…

Вот только ясно было, что никакую русалочку тут слепить не удастся. И напрасно Белка, стесняясь самой себя, каждый день надевала под юбку и футболку голубой блестящий купальничек. То есть не напрасно, для бассейна в самый раз. Но представить, что она сидит на каменном ограждении, а Вашек «ваяет» ее из пластика (в окружении десятка зрителей, от которых не убежишь!), было немыслимо. Вашек, видимо, это и сам понимал. А может, просто забыл о своих планах? Вон как бултыхается и резвится, не меньше Сеги и всякой малышни… Понятно, что Белка должна была чувствовать облегчение. И чувствовала. Но это с одной стороны. А с другой… шевелилась досада.

Однажды она отошла от бассейна к теплой от солнца кирпичной стене, чтобы там погреться и обсохнуть. И рядом возник Сега. В мокрых апельсиновых плавках, костлявый, беловолосый, но уже загоревший. Потрогал сидевшую на плече громадную стрекозу. Сказал очень серьезно:

— Я знаю, почему ты дуешься. Только ты напрасно. Он уже лепит ее…

— Кто лепит? Кого? — с дурацки-равнодушным видом заговорила Белка, и стало стыдно за свое притворство.