Топот шахматных лошадок

Раньше мне все это надоедало. Я мечтал о далеких путешествиях. Но ведь из самых долгих и далеких путешествий люди возвращаются домой. А тут надо было уезжать насовсем, и я понял, что очень люблю свой дом, свои липы и люблю, когда электрички с огнями проносятся через город. И самое главное — это было совсем точно — я знал, что нигде не будет такой школы, как наша — двадцать вторая, железнодорожная. И нигде никогда не найду такого друга, как Володька Соловьев. Это тоже точно.

Но я не спорил с мамой, ей нельзя было волноваться. И она сама знала, где ей лучше. Не оставаться же из-за меня…

В конце июня мы уезжали. Нас провожал Володька. Все вещи мы отправили багажом, с собой взяли только маленький новый чемоданчик и большой старый чемодан. Маленький я отдал маме, а большой, тяжеленный, отобрал у нее. А Володька отобрал у меня. Тогда я взял у мамы ее чемоданчик, и мы пошли на вокзал. По дороге мы весело разговаривали о всякой ерунде и смеялись. А когда подошел поезд, мне стало так тошно, что просто завыть хотелось.

Мы присели на чемоданы — мама на маленький, мы с Володькой рядом, на большой.

— Вот и все, — вздохнула мама и встала. И мы встали. Мама вдруг взяла Володьку за плечи, так же, как брала всегда меня, и поцеловала его в лоб. И сказала:

— До свиданья.

Володька пробормотал «до свиданья» и насупился. Потом протянул мне руку:

— Ну ладно… Ты пиши.

— Ага, — сказал я.

У Володьки была сильная рука. И он долго не отпускал мою ладонь

— Ты тоже пиши, — сказал я.

— Ладно, — ответил он.

Потом я сказал:

— Я Генке Лаврентьеву «Наследника из Калькутты» давал почитать. Он так и не отдал. Ты забери, пусть у тебя будет.

— Заберу… — Он посмотрел на потрепанный чемодан и спросил: — Замок-то держится?

— Держится… Мы с мамой на будущий год в гости приедем.

— Правильно.

Он еще раз протянул мне руку.

— Лезьте в вагон. Я вещи подам.

Мы поднялись в тамбур.

— Ну смотри, пиши, — снова сказал Володька с платформы.

— И ты, смотри, пиши.

— Пока.

— Пока.

Ударил колокол. Володька повернулся и пошел с перрона. Не стоять же ему и не махать рукой. Он шел, не оглядываясь, и скрылся за красным зданием вокзала.

Когда мы приехали, на вокзале нас ждала «Волга». Это директор комбината прислал. Так сказал пожилой шофер в соломенной шляпе. Он повез нас на квартиру. Дом был новый, и все жильцы там поселились недавно. Но у всех, конечно, были кровати, столы, стулья. А у нас ничего не было. Контейнер с нашими вещами, наверно, не доехал еще даже до Урала. Мы сходили в мебельный магазин, он был как раз напротив нашего дома. Там мы купили круглый стол и две раскладушки. Все равно нашей старой мебели не хватило бы на две комнаты да еще на кухню. Но больше мы ничего не стали покупать, потому что денег почти не осталось.

Я здорово устал, пока по частям затаскивал стол на третий этаж. Я развернул раскладушку и лег, чтобы попробовать, удобно ли на ней спать. Наверно, было очень удобно, потому что мама тряхнула меня за плечо и сказала:

— Ой, все еще спишь! Я уже на завод успела съездить…

Мы начали устраиваться. Стол поставили посреди большой комнаты, раскладушки — в разных комнатах. Заглянула соседка тетя Зина, оглядела нашу небогатую обстановку, покачала головой и принялась маму обо всем расспрашивать. Все соседки любят расспрашивать, а мама не любит пустой болтовни. Поэтому разговор не особенно получался.

Вдруг что-то грохнуло, появились две табуретки и Лёля, племянница тети Зины.

— Вот! — сказала Лёля. — Они у нас только место занимают, а у вас сидеть не на чем. Теперь сидите. — Она мотнула черной косой и удалилась.

Тетка проводила ее пиратским взглядом, кисло заулыбалась и запела:

— Са-амостоя-а-тельная. А всего семнадцать лет… А вы табуреточками-то пользуйтесь, ничего…

— Спасибо. Попользуемся, если вы не против, — сказала мама.

Прибежала маленькая любопытная девчонка из соседнего подъезда. Ее звали Алёнкой. Она с самого нашего приезда крутилась рядом. Алёнка принесла цветок, который рос в банке из-под камчатского лосося. Алёнка не знала, как называется цветок, она звала его просто «листики». Там и было-то всего четыре листочка на тонком зеленом стебельке. Алёнка, потоптавшись на пороге, зачем-то намотала на палец белобрысый локон, подергала, потом протянула маме банку:

— Берите листики насовсем. Я еще посажу.

Мне этот подарок понравился больше табуреток. С листиками стало веселее.

— Только рыбу не обрывайте, — попросила Алёнка. — Она вон какая хорошенькая.

На банке была наклейка — красная, с желтыми буквами и серебристым лососем.

— Не оборвем, — сказала мама. — С рыбой гораздо красивее.

Алёнка убежала, пообещав достать для нас котенка.

Мама поставила листики на подоконник, полюбовалась и сказала:

— Прекрасно мы устроились, как вы считаете, Леонид Иванович?

— Прекрасно… Только плохо, что на третьем этаже.

— Это почему.

Будто она не знала почему!

— Тебе же каждый день придется подниматься…

— Что, я старуха? Поднимусь.

— А сердце…

— У всех сердце, — усмехнулась мама. Она сердилась, когда ей говорили про сердце и всегда отвечала, что «у всех сердце».