Топот шахматных лошадок

Костя пересадил Пантелея с колена на грудь и пообещал:

— Я не сяду, а ты сядешь. Надолго. За насилие.

— Чего-о? — От неожиданности Рытвин-старщий запел петухом. Подбоченился, нагнулся над диваном: — Станешь жаловаться на меня? Дурачок ты мой ненаглядный! Неужели ты не знаешь, что я при таком деле куплю всех экспертов и адвокатов, и ты поедешь в дальнюю клинику для детей-психопатов. И там с тебя будут снимать стружку, пока не вытешут какого надо!

Костя на груди под Пантелеем быстро тронул крохотный шарик на шнурке. Потом сел, уперся локтями в диванный валик.

— Папа…

— Что? — растерянно сказал Рытвин-старший, услышав непонятное изменение в тоне сына.

— Папа, ты до сих пор не понял, да? После того, как она уехала, я не боюсь ничего.

Отец обмяк. Оглянулся, притянул круглый вертящийся табурет, сел…

— Костик… но это же она уехала, сама. Я-то при чем? Она сама захотела, чтобы ты остался со мной. Артистическая натура, дальние поездки, новая любовь…

— Как и у тебя, — бесстрашно хмыкнул Костик. — У тебя это было раньше…

— Ну и что? Было… Как говорят, сердцу не прикажешь… А что, разве Эмма Сергеевна плохо к тебе относится?

— Что ты, замечательно, — искренне сказал Костик. — Да только не все ли равно…

— И что теперь? Ну, теперь-то что? — почти простонал отец. — Ведь человека-то не вернешь… Я же не толкал ее на эту дурацкую Суматру, она поехала с тем…

— Ты даже не пытался уточнить списки… — сипло от слез проговорил Костя.

— Да пытался я! Ты просто не знаешь, как пытался! Но там погибли больше двухсот тысяч! Разве найдешь каждого? Ты считаешь, будто я в чем-то виноват! А в чем? Сдвинулись тектонические плиты, это планетарный процесс! По-твоему, я мог их удержать?

— Конечно, не мог, — мстительно сказал Костя. — Даже твои капиталы здесь без пользы.

— Да. Я не Господь Бог!.. А то, что она оставила тебя со мной, это счастье. Для тебя. Уехал бы с ней загорать на Индийский океан и где был бы теперь? Лучше было бы?

— Да… — шепотом сказал Костя. — Да…

Было бы лучше. Чтобы не выть в подушку по ночам, чтобы, не обливать слезами Пантелея — единственного оставшегося друга. Хотя и в слезах не было ни капли облегчения. Ведь если бы расстались просто так, на время, если бы она уехала, пообещав: «Я вернусь, мой маленький, и заберу тебя…», можно было бы рыдать и в то же время мысленно прижиматься к ней! Помнить по-хорошему. А как помнить ее, когда она тебя бросила… Гибель была не одна, их было две!

Костик головой Пантелея прикрыл себе губы. Чтобы не дрожали.

Отец сказал неуклюже:

— Вот мусолишь это… недоразумение. Раз уж не можешь расстаться с детскими привычками, давай купим игрушку посовременнее. Говорящую, с электроникой…

Косте сразу стало полегче. Потому что можно ощетиниться и загнать слезы поглубже. Можно ответить.

— Что ты, папа, — сказал Костя вежливо. — Это давний друг. Давних друзей не бросают, а новых не покупают. Это ведь не жена…

Ох как хотелось, чтобы отец ударил с размаху, швырнул на пол, избил до потери сознания!

Отец встал, пошел к двери. Там оглянулся. Проговорил хрипловато, как курильщик, хотя сроду не курил:

— Костик, а я ведь тебя люблю… Но что я могу сделать?

Тогда Костя сказал ему в спину:

— Можешь. Верни Вадима.

Рытвин-старший замер на миг, ухватившись за косяки.

— Нет, — ответил он. — Ради тебя как раз — нет.

Этого Костя, конечно, не рассказал Белке. Хотя, по правде говоря, хотелось рассказать. Потому что она слушала как-то по особому. Наверно, и сама этого не замечала — небось, думала, что насмешничает или изображает равнодушие, а глаза делались за очками… ну, похоже, как у Вадима, когда он сажал Костика напротив и спрашивал: «Что с тобой, отрок?»

Белка и сама не знала за собой такого свойства. Уже много позже, осенью, Вашек сказал ей: «У тебя глазища, Элизабетта, будто катушка для ниток».

«Ничего себе сравненьице!» — возмутилась она.

«Та-а. Ты глядишь на человека сквозь свои очки, будто вытягиваешь из него всё и мотаешь на себя, как на нитку».

«Ну да! И за это меня считают конфликтной личностью и зовут «Элизобетономешалкой».

«Мешалку» ты придумала сама. А на самом деле ты «моталка».

Она замахнулась на Вашека, а вертевшийся рядом Сёга заметил:

«Тили-тили, тили-тили, что-то вновь не поделили…»

Тогда они решили надрать ему уши, но этот негодный тип ускакал вместе с Драчуном, Дашуткой и Славиком Ягницким зажигать осенние фейерверки.

…Нет, все равно Костя не стал так уж сильно откровенничать. После рассказа по спор о «ледоколе и лодке» он только хмыкнул: «Видишь, вечный конфликт отцов и детей, как в передаче «Семейные окна». Особенно, когда речь о смысле жизни…» И вдруг, сделав новый глоток, он глянул непонятно. То ли дурашливо, то ли всерьез:

— Слушай, Белка Языкова, а ты думала про смысл жизни?

— Да! — сразу сказала она (и чуть не получилось «та-а»).

— Правда? А часто?

— Не часто, — призналась Белка, ощутив, что в разговоре есть какой-то «второй слой». И что шутить не стоит. — Первый раз полгода назад, когда смотрела на Ниагару… Ты видел Ниагару?