Альбумус выступил им навстречу, улыбаясь широко и безмятежно, словно не осознавал грядущего.
— Орден Гнатия Смиренного! Единственный, кто всё ещё придерживается древних заветов, — громко проговорил он. — Последний Орден из оставшихся, чьему слову можно верить. Мы приветствуем вас, братья!
Толпа за спиной Альбумуса разразилась воодушевлёнными криками. Монахи кивнули и осенили зевак священными знаками.
— Мы братья из Обители под Шуаноном, — представил церковников самый старший — гладко выбритый худой мужчина с изрезанным морщинами лицом и воспалённым ячменем на глазу. — Наш обет — сохранение истории. В нашей обители ведётся летопись всех происходящих в империи событий, и нас вызвали, дабы проследить, чтобы Божий суд прошёл по всем правилам, а также записать его итоги, дабы сохранить их для потомков.
— Крайне похвальный обет. Ваш труд достоин уважения, святые братья, — Альбумус даже легко поклонился. — Занимайте же места, поджигайте костры — и Господь явит нам свою волю.
Монахи отошли к дровам, тихо перешёптываясь между собой.
— Где же канцлер?
— Где Горелый лорд? — возмущались в толпе. — Неужто струсил?
— Вон он! Идёт!
Юн присмотрелся. И правда, из тьмы ворот медленно вышел сам Демос Деватон. Но вид его заставил мастера удивиться.
— Он обрил голову! — разнеслись шепотки.
— Принял покаяние?
— Не, волосы горят, потому и обрил, — предположил кто-то в толпе. — Ему ли не знать, он же Горелый лорд! Хе-хе!
Юн аккуратно подвинул зазевавшуюся особу в плаще с вышивкой и следами оторванных бусин — ересь превратила роскошный предмет одежды в лохмотья, и пролез в первый ряд под нараставший ропот зевак. Толпа наползала всё ближе ко дворцу, но солдаты угрожающе вскинули копья:
— Назад! Не положено — для вашей безопасности! Обожжётесь!
Канцлер преодолел затенённый сводами арки проход и остановился меж рядами сложенных дров. На площади воцарилось напряжённое молчание — настолько неестественное, что Юн расслышал, как кто-то чихнул у статуи Таллония.
— Демос из Дома Деватон, герцог Бельтерианский, лорд Амеллона и канцлер империи! — объявил герольд со стены, и трубы взвизгнули, едва тот договорил. Юн смог разглядеть силуэт яйцеголового монаха в тени воротной арки, но бывший старший дознаватель предпочитал держаться подальше от глаз толпы.
Демос спокойно дождался, пока утихли трубы и ропот толпы, затем шагнул вперёд.
— Я здесь, потому что принял вызов брата Альбумуса на Божий суд, — громко и чисто, чеканя каждое слово, говорил он, шагая вдоль рядов сложенных дров. — Я здесь потому, что не хочу жертвовать жизнями мирных горожан, и без того пострадавших от мора. Я здесь потому, что представляю нашего императора Креспия и готов принять за него смерть, если Хранителю это будет угодно.
Брат Альбумус широко улыбнулся и вышел навстречу канцлеру, раскинув руки, как хозяин встречает долгожданного гостя.
— Я брат Альбумус. Человек, что слышит голос божий. Человек, кому открылась воля господня. Все наши беды и горести — есть наказание божье за то, что мы отклонились от служения богу, забыли о нём и его заповедях, но помнили лишь о своих удовольствиях. Я здесь потому, что готов умереть за истину, ибо она мне открылась.
— А я здесь потому, что идиот, — тихо проворчал Юн себе под нос. — Будь во мне меньше порядочности, давно бы бежал прочь.
— Братья Ордена Гнатия Смиренного из обители под Шуаноном приглашены, чтобы зафиксировать события Божьего суда, — объявил со стены герольд. — Добрые люди Миссолена, корона просит вас не мешать им и не отвлекать от работы!
Юн не удержался и нервно хихикнул: хорошо же устроились эти церковники — не тронут ни те ни другие. Впрочем, ещё неизвестно, чего они там понапишут, когда всё закончится. И сохранятся ли записи в истории, ибо история всегда пишется победителями, искажается ради удобства, коверкается из выгоды. Благое намерение — да будет ли толк?
— Готовы ли вы? — спросил старший монах, глядя на Альбумуса и Деватона.
Оба кивнули.
— Хорошо. Расходитесь по разным концам и ждите сигнала сходиться, когда костры запылают. Да явит Хранитель свою волю и смилуется над душами несчастных жителей столицы!
По команде старшего из Ордена запалили костры: монахи поочерёдно обходили каждый ряд поленьев, тщательно поджигая весь хворост. Часть дров оказалась сырой и сильно дымила, но через некоторое время пламя выровнялось, благо и ветра пока не было. Юн с оторопью взирал на узкий проход между двумя длинными кострами — в начале, со стороны дворца, стоял Демос, в конце, спиной к площади, молился под нудное пение Альбумус. Было во всём этом что-то неправильное, но в конечном итоге Юн согласился с канцлером: пусть лучше этот день унесёт жизни всего двоих, нежели город утонет в крови восстания. И всё же, по мнению мастера Юна, один Демос Деватон мог стоить и целого города.
— Готовьтесь сходиться! — крикнул брат из Шуанона.