Торговец пушками

И причина всего этого – главный приз в финале японской телевикторины, в которой я живу уже не помню сколько, – сидела сейчас прямо передо мной в уютном, теплом лондонском пабе и глушила виски. А снаружи гуляли люди, покупали запонки и высказывались по поводу удивительно хорошей погоды.

Думаю, на моем месте вы бы тоже наверняка разболтались.

Мы вернулись к «форду», и я сел за руль. Сара так почти ничего и не сказала, кроме того, что никто за ней не следит и что она в этом абсолютно уверена. А я ответил, что, мол, хорошо, какое облегчение, – но не поверил ей ни на йоту. Я вел машину, то и дело поглядывая в зеркало. Я сворачивал на узкие улочки с односторонним движением, выезжал на пустые автострады, резко перестраивался из ряда в ряд – но не заметил ничего странного. Подумав, что хрен с ними, с расходами, я пронырнул сквозь две двухъярусные автостоянки, прекрасно зная, какая это головная боль для преследующего тебя автомобиля. Но никого так и не заметил.

Оставив Сару в машине, я облазил «форд» вдоль и поперек в поисках «маячков». Минут пятнадцать я шарил пальцами под бамперами и колесными арками, пока полностью не убедился, что там пусто. Я даже пару раз прижимался к обочине и проверял небо на предмет грохочущих полицейских вертолетов.

Ничего.

Будь я человеком азартным и будь у меня что поставить на кон, я поставил бы абсолютно все на то, что я чист, хвоста за мной нет и никто за мной не следит.

Что я одинок в их тайном мире.

Часто говорят: «сумерки опустились» или «ночь опустилась». Мне всегда казалось, что это неправильно. Возможно, кто-то, неважно кто, имел в виду опускающееся солнце. Но в таком случае опускаться должен день. «День опустился на медвежонка Руперта». Если вы прочли хотя бы одну книжку, то знаете, что день не опускается и не поднимается. День настает. В книжках день настает, а ночь опускается.

А в жизни все наоборот – ночь поднимается от земли. День зависает до последнего, энергичный и светлый, никак не желая покидать такую чудную тусовку. А земля постепенно темнеет, и ночь затекает под брюки, обволакивая ваши лодыжки и безнадежно заглатывая завалившуюся куда-то контактную линзу.

Итак, ночь поднималась в лесопарке Хэмпстед-Хит. Мы с Сарой медленно брели рядом, иногда держась за руки, иногда – нет.

По большей части мы шли молча, вслушиваясь в звуки собственных шагов – по траве, по грязи, по камням. То там то сям мелькали стрижи, проносясь между деревьями и кустами, словно вороватые гомики; а вороватые гомики носились туда и сюда почти как стрижи. В ту ночь жизнь в лесопарке кипела. Хотя, возможно, она каждую ночь там кипит. Казалось, что мужчины повсюду. Поодиночке, парами, тройками и т. д., они приценивались, подавали друг другу сигналы, договаривались и били по рукам – чтобы воткнуться друг в друга, как штепсель в розетку, отдать или получить электрический заряд, а затем вернуться домой и сосредоточиться на очередной серии про инспектора Морса.

«Вот они, мужчины, – думал я. – И вот она, освобожденная мужская сексуальность. Не без любви, но и не с любовью. Быстро, четко, энергично. “Фиат-панда”, по сути».

– О чем ты думаешь?

Сара шла, глядя под ноги.

– О тебе, – почти без запинки среагировал я.

– Обо мне? – Еще несколько шагов. – Хорошо или плохо?

– О, хорошо, разумеется. – Я взглянул на нее, но она все так же хмуро смотрела себе под ноги. – Разумеется, хорошо, – повторил я для верности.

Мы вышли к пруду и остановились. Смотрели на воду, швыряли камешки – словом, отдавали дань древнему инстинкту, что влечет человека к водоемам. Мне вспомнилась наша последняя встреча. Только мы вдвоем, на речном берегу в Хенли. До Праги, до «Меча», до всего остального.

– Томас.

Я повернулся и посмотрел на нее. У меня вдруг возникло ощущение, что все это время она что-то репетировала про себя и теперь ей не терпится высказаться.

– Сара.

Она продолжала смотреть вниз.

– А что, если бросить все и сбежать?

На секунду она замолчала, а затем наконец подняла на меня глаза – эти прекрасные, огромные, серые глаза, – и я увидел в них отчаяние.

– Вдвоем. Убраться отсюда к чертовой матери! Я вздохнул. В каком-нибудь другом мире это, может, и получилось бы. В другом мире, в другой вселенной, в другое время, будь мы оба другими людьми – нам, может, и удалось бы бросить все и улететь на какой-нибудь залитый солнцем островок посреди Карибского моря. И заниматься сексом, и пить ананасовый сок – нон-стоп, круглый год.

Но сейчас этот номер не пройдет. Все, над чем я так долго размышлял, теперь было мне известно, и я жалел, что знаю теперь то, что знаю.

Я еще раз глубоко вздохнул.

– Как близко ты знакома с Расселом Барнсом?

Она моргнула:

– Что?

– Я спрашиваю: как близко ты знакома с Расселом Барнсом?

Какое-то мгновение она пристально смотрела на меня, а затем издала что-то вроде смешка. Я и сам так делаю, когда чувствую, что пахнет жареным.

– Барнс. – Отведя взгляд в сторону, она небрежно качнула головой, словно я спросил, что ей больше нравится – «пепси» или «кока». – Какого черта...

Я крепко сжал ее локоть и рывком развернул к себе: