Торговец пушками

Мюррен – маленькая деревушка практически без шансов когда-нибудь стать больше. Добраться сюда можно только вертолетом либо «канаткой», а потому количество пива с сосисками, которое можно поднять на гору для подкрепления сил ее обитателей и туристов, небезгранично. Что, по большому счету, вполне устраивает местное население. В деревне три гостиницы, около дюжины пансионов и сотня разбросанных по всему склону сельских домиков и шале, причем каждый увенчан той самой ненормально высокой наклонной крышей, благодаря которой все швейцарские строения выглядят вкопанными в землю. Правда, если учесть помешательство швейцарцев на ядерных бомбоубежищах, вполне возможно, что так оно и есть.

Хотя деревенька была зачата и выпестована каким-то англичанином, сегодня ее трудно назвать чисто английским курортом. Летом сюда съезжаются немцы и австрияки – побродить пешком и покрутить педали по окрестностям, а зимой собираются толпы лыжников: итальянцев, французов, японцев, американцев – в общем, всех, кто владеет международным языком богатых бездельников – языком горных лыж.

Швейцарцы же болтаются тут круглый год – делают деньги. Как известно, условия для этого вида спорта особенно хороши с ноября по апрель – при наличии нескольких магазинчиков лыжного снаряжения и пунктов обмена валюты. И как никогда высоки надежды, что на следующий год – кстати, давно пора – делание денег станет одним из олимпийских видов спорта. Швейцарцы втайне лелеют надежды на «золото».

Но есть и еще одна вещь, благодаря которой деревушка Мюррен стала особенно привлекательной для Франциско. Не забывайте, что это наш первый выход в свет, и все мы немножко нервничаем – даже Сайрус, а уж он-то у нас закаленный, как сталь. Все дело в том, что в силу своих размеров, национальной принадлежности, законопослушности и труднодосягаемости Мюррен не держит ни одного полицейского.

Даже на полставки.

Мы с Бернардом прибыли еще утром и зарегистрировались каждый в своей гостинице: он – в «Юнгфрау», я – в «Айгере».

Молоденькая консьержка долго изучала мой паспорт – так, словно видела эту штуку впервые в жизни, – и еще минут двадцать мы с ней разбирали поистине феноменальный список вещей, которые непременно нужно узнать о вас управляющему любой швейцарской гостиницы, прежде чем вам позволят переспать на одной из их коек. Кажется, на секунду я застрял, припоминая имя отца моего школьного учителя географии, и определенно засомневался насчет почтового индекса повитухи, принимавшей роды у моей прабабушки, – зато все остальное прошло без сучка без задоринки.

Я распаковал вещи и переоделся в яркую оранжево-желто-сиреневую ветровку – именно такие полагается носить на лыжном курорте, если не хочешь бросаться в глаза. Выйдя из гостиницы, я бодро зашагал вверх по склону к деревне.

День выдался просто отменный – в такие дни понимаешь, что ведь может же Господь иногда и погоду нормальную состряпать, и пейзаж красивый слепить. На спусках для начинающих было практически пусто – оставался еще целый час лыжного времени, прежде чем солнце нырнет за Шилтхорн и люди вдруг вспомнят, что находятся на высоте семь тысяч футов над уровнем моря в самый разгар декабря.

Я сидел на свежем воздухе перед баром и делал вид, будто пишу открытку. Время от времени я бросал взгляды на стадо фантастически юных французских детишек, паровозиком скользивших по склонам за своей инструкторшей. Каждый был размером с огнетушитель, и на каждом – не меньше чем на три сотни фунтов гортекса[13] и гагачьего пуха. Длинной змейкой они вились за своей амазонистой лидершей – одни стоймя, другие согнувшись, а третьи вообще были такими мелкими, что невозможно было различить, стоймя они или согнувшись.

Я прикинул, как долго еще осталось ждать, прежде чем на лыжных склонах появятся беременные мамаши, съезжающие прямо на своих круглых животах – выкрикивая технические инструкции и напевая что-нибудь из Моцарта.

Дёрк Ван дер Хоу прибыл в «Эдельвейс» в восемь часов того же вечера, в компании своей шотландки-жены Роны и двух юных дочурок. Путешествие было долгим – все-таки шесть часов от двери до двери, – и Дёрк чувствовал себя усталым, раздраженным и толстым.

Нынешние политики – люди, как правило, нетолстые: то ли потому, что стали больше работать, то ли просто современный электорат все же предпочитает выбирать тех, кто легко помещается в телеэкран. Но Дёрк выглядел так, будто намеренно противился общей тенденции. Он был физическим напоминанием о прошлом веке, когда политикой занимались с двух до четырех, прежде чем втиснуть пузо в фасонные брюки перед вечерним пикетом с фуа-гра. На нем был спортивный костюм и ботинки на меху – совершенно обычное дело, если ты голландец, – а на грудях болтались очки на розовом шнурке.

Они с Роной торчали посреди фойе, дирижируя перемещениями своего роскошного багажа, вдоль и поперек исписанного словами «Луи Вуиттон». Их дочки недовольно таращились в пол, глубоко погруженные в свой неистовый подростковый ад.

Я наблюдал из бара. Бернард – от газетного киоска.