Торговец тюльпанами

Почтенный Корнелис ван Деруик закрыл лавку раньше обыкновенного. Еще и полдень не наступил, а хозяин уже взялся за подвешенный к колоколу молоточек и трижды ударил: это означало, что всем пора уходить. «Живее!» — крикнул он тем, кто переминался у дверей, и началось беспорядочное бегство: бросились врассыпную и покупатели, и удивленные приказчики. Корнелис запер дверь снаружи и перешел на другую сторону улицы, где его уже ждали.

— Это вы, дети? — спросил торговец, прикрывая рукой глаза. — Проклятое солнце, так и слепит…

Все четверо закивали, потом расцеловались с отцом, хотя дочерям прикосновение его шершавой щеки было неприятно.

— Ну что, пойдем? Мы и так задержались!

Корнелис привычно взял за руку Петру и зашагал впереди. За ним — Харриет, подпрыгивая, словно играет в классики, следом — Яспер и Виллем, братья, которые хоть и не были близнецами, но выглядели ими, потому что были сходного телосложения и одинаково одевались. Вскоре старший решил выступить глашатаем общего любопытства:

— Отец, вы позвали нас сюда, всех четверых, и все мы явились. Скажите же наконец, зачем вы нас собрали!

Корнелис поднял трость, указав ею куда-то вперед, — и только.

— А куда, куда мы идем? — дергала отца за рукав Харриет.

— К нотариусу, дочка, и надо бы прибавить шагу, чтобы не заставлять его ждать.

— Нотариус? Это еще кто такой?

Безупречно ясную формулировку нашла Петра — она торжествующе выкрикнула, подняв руку, словно на уроке:

— Нотариус, Харриет, это такой человек, который помогает богатым и дальше богатеть!

— Но ведь сказано: «Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю…»[4] — откликнулся Виллем, цитируя Священное Писание.

— Похоже, наши пасторы Библию не подряд читают!

Корнелис, промолчав, одобрительно кивнул, а Яспер расхохотался. Прохожие — пузатые мужчины в брыжах и женщины, которые шли потупившись и крепко сжимая молитвенники, — посмотрели на невоспитанную четверку и их преступного отца с осуждением.

Контора нотариуса находилась рядом с церковью Бакенессер, в двух шагах от продуваемых всеми ветрами берегов Спаарне. Корнелис постарался, чтобы их приняли немедленно — раньше простонародья, ожидавшего в приемной возможности поговорить о своих делах, и мелкие торговцы яйцами или селедкой сильно огорчились тем, что их обошли.

— Ничего, потерпят! — буркнул метр Мостарт, закрывая тяжелую дверь своего кабинета, и тотчас шум внешнего мира смолк, зато отчетливее сделался шорох бумаги и тонкого пергамента, которых немало изводили в этой конторе. На стульях, на столах, в тучных разверстых шкафах — повсюду в изобилии лежали листы и тетради, исписанные тонким и ровным, словно чешуя, почерком, иные покоробились от капель горячего воска, несколько листков и вовсе упорхнули в камин. Писцы в люстриновых нарукавниках стояли за узкими пюпитрами, покрывая буквами страницу за страницей. Каждый держал в одной руке тростниковое перо, а тощими пальцами другой скатывал хлебный мякиш.

Четверо детей Корнелиса озирались, словно дикари, внезапно попавшие в цивилизованную обстановку. Их совершенно околдовала пара глобусов на деревянных подставках, один — земной, другой — небесный. Яспер и Харриет смогли угадать лишь зыбкие из-за постоянных войн с Испанией и жестокой борьбы с морем очертания родной страны — остальная часть континента была им мало знакома. Что же до заморских земель — они не только не знали, как эти земли выглядят на карте, но не подозревали и о существовании большей их части.

Посетителям подали крепкий гипокрас[5] в сделанных из раковин кубках. У Петры щеки тут же приняли оттенок разобиженной камелии. Яспер, признавшись, что выпивать ему приходится не часто, тут же отчаянно закашлялся — как бы в доказательство. Виллем, напротив, осушил свой кубок легко, словно пил воду. Со стоявших здесь же блюд с грудами вафель и марципанов братья хватали сласти так жадно, будто их неделю не кормили.

Наконец все уселись в кресла, кроме Корнелиса, которому удобнее было говорить стоя. Пригубив вино, отец семейства утер рот краем платка и начал.

— Дети мои… — произнес он, окинув нежным взглядом потомство. — Невзгоды без числа обрушивались на нашу семью с тех пор, как она из-за преследований скверного правителя вынужденно покинула Францию. Все, чем мы обладали, все наши земли и все богатства остались в прошлом, наши предки перешли границу, желая стать свободными, но перешли ее нищими. Вы видели слезы на гербе Дезорньеров, ставших ван Деруиками… Они там не случайны: это память о тяготах изгнания и напоминание о горе, которое с тех пор гнетет нашу семью, ведь и вашу мать печаль свела в могилу…

При этом упоминании о семейной трагедии младшие ван Деруики дали волю чувствам: дочери залились слезами, сыновья стиснули кулаки. Но Корнелис, быстро овладев собой, вернулся к сегодняшним делам.