Торговка счастьем

– А чем Светлана вам не угодила? – напомнил Алексеев и принялся складывать покупки в пакет. Татьяна Ивановна занялась фасовкой шоколадных вафельных конфет.

– А чего покупала-то всегда, знаешь? – фыркнула продавщица, презрительно выкатив нижнюю губу. – То мюсли какие-то купит, бумага слаще. То салат из водорослей, йогуртики, кефирчики. Говорю: Света, ты чем мужика собралась кормить? Дрянью этой бумажной? Ему мясо нужно, мясо! Да щец понаваристей. А она улыбается, как малахольная. Я, говорит, Татьяна Ивановна, их в жизни не варила и варить не стану. Это, говорит, Татьяна Ивановна, еда плебеев. Слышь, Игорек, а что такое плебеи? Это что, такое обидное, да? Светка-то вечно норовила меня обидеть. Как и тебя, впрочем. Только не права она была, Игорек. Не права. У меня зять во-оон какой пост занимает, а щи мои любит. Ой как любит! Да чтобы мясцо там кусками плавало, да сметанка… На вот, подсластися…

Татьяна Ивановна швырнула ему в пакет, который все еще лежал у нее на прилавке четыре шоколадные вафельные конфеты. И тут же зашикала на него, когда он попытался за них заплатить.

– За счет заведения, сынок, – тепло улыбнулась она ему. – С кофейком слопаешь. Пьешь кофеек-то?

– Пью. – Алексеев подхватил пакет, двинулся к двери.

– И нравится? – усомнилась Татьяна Ивановна. – Ты же не пил его никогда, мама говорила.

– Не пил. Попробовал, понравился.

И он вышел на улицу под ледяной ветер, творивший черт знает что с подолами, зонтами, прическами и бездомными пакетами, один из которых тут же нацелился в голову Алексееву. Игорек бегом бросился от магазина к подъезду. И едва не сбил с ног ту самую худенькую брюнетку, которая отбивалась от взбесившегося пакета, пока он покупал продукты.

– Извините, – буркнул Алексеев и попытался ее обойти.

И уже руку протянул с ключами к панели подъездного замка, намереваясь поскорее проскользнуть в теплое подъездное нутро… А там до квартиры всего несколько лестничных пролетов. Но девушка неожиданно преградила ему путь и, чуть приподняв длинный козырек черной бейсболки, глянула на него знакомыми несчастными серыми глазами. И проговорила виновато:

– Здрассте, Игорь Николаевич. Это я…

Потом он вел ее, как под конвоем, по лестнице к двери своей квартиры. Зачем вел? Сам не знал. Ведь это было не по правилам. Потом завел в дом, достал Светкины новые тапочки. Она их купила перед тем, как его бросить. И великодушно оставила вместе с комнатными цветами, которые он тут же загубил, забывая поливать. Тапочки были живы. Он, если честно, про них забыл, иначе давно бы выбросил.

– Проходите, – буркнул он, почти на нее не глядя.

С новой прической она стала совсем другой. Незнакомой, взрослой. И, кажется, еще сильнее похудела. А прошло всего две с половиной недели, как она ударилась в бега.

Он снял с себя куртку, переобулся в свои тапочки, подхватил пакет с продуктами и понес его в кухню. Дай бог здоровья Татьяне Ивановне, подумал он с теплотой, разбирая покупки. Напихала того, чего он даже не заказывал. К буженине добавила сыра, брикет сливочного масла, здоровенный пышный батон белого хлеба, свежих помидоров на веточках, пахнувших, как будто только что с грядки. Пакет картошки, зелень.

Алексеев чуть не захлебнулся слюной, отрезая от батона горбушку и нарезая сыра и буженины. Вцепился в бутерброд зубами, попутно отправляя пакет с картошкой в раковину. Надо пожарить, решил он. Срочно надо нажарить картошки на сливочном масле, с луком, зеленью, чесночком. И чтобы картофельная соломка была нежная, хрустящая, прозрачная от масла. Он так умел.

Настя Дворова вошла в кухню в Светкиных тапках, в куртке и в бейсболке.

– Раздевайтесь, – приказал Алексеев грубо, она даже вздрогнула. – Сейчас будем ужинать.

И внес уточнение:

– Минут через двадцать. Вы хотите есть, Настя? Или вы теперь не Настя?

Она замотала головой. Понять, что это значило, было невозможно. Но послушалась. Вернулась в прихожую, оставила там куртку и бейсболку, пригладила волосы, заправив их за уши. Снова пришла в кухню и села на стульчик у окошка.

– Как вы догадались? – спросила она, перекрывая шкворчание жарившейся картошки.

– О чем? – он часто моргал от лука, который кромсал полукольцами.

– О том, что я теперь не Настя?

– Ну, догадаться не сложно. Вы поработали над внешностью. Постарались стать неузнаваемой… И документы у вас на другое имя. Да?

– Да, были, но я их уничтожила, – она кивнула, и черная прядка выскользнула из-за уха и упала ей на щеку.

– Кто вам их сделал? – Алексеев высыпал с разделочной доски лук в картошку, накрыл сковороду крышкой. – Не в своей же спальне вы их мастерили?

– Нет. Не знаю.

– Что не знаете?! – он начинал закипать.

Что эта дамочка о себе воображает? Он что, из нее должен по слову вытягивать? Пришла сама к нему, молчит. Зачем пришла? Почему молчит? Может, сейчас к нему в дом ее подельники нагрянут и станут его пытать, намереваясь выведать тайны следствия, а?

Он едва слышно фыркнул, отвечая своим глупым мыслям.