Торлон. Трилогия

— Ты говоришь о том обозе, с гибели которого начался конец правления Гера?

— А ты, я вижу, неплохо разбираешься в подобных вещах, — похвалил Тэрл собеседника и напрасно попытался допить крок: бутыль была пуста. — Когда это я успел ее уговорить? — хмыкнул он, покосившись на спящего шеважа. — Может, мне показалось, что он отказался?

— Так, значит, ты был в том обозе, Тэрл? — напомнил Фейли.

— Да, конечно, я был в том обозе, несомненно. — Карлик протянул длинную руку и разом стянул со стола две кружки, соблазнительно пахнущие кроком. — И моя матушка покойная тоже. Мы ведь тогда здесь главным образом скотину всякую разводили. Это сейчас землепашествуем, а в то время в основном мясом да молоком промышляли. Вот мясо вяленое с простоквашей от нашего туна в том злосчастном обозе и везли. Глупейшая была затея, надо сказать. Гер, вероятно, думал, будто вместе, одним караваном, будет безопаснее. Он только не рассчитал, что такое скопление людей да еще с товаром не столько отпугнет, сколько привлечет дикарей… да простит меня наш спящий гость, — закашлялся он. Гури не пошевельнулся. — Охраны по тем временам в сопровождении шло немало, но явно недостаточно. После той заставы, на которой сейчас заправляет Тулли, народ, как водится, расслабился, откуда ни возьмись появились хорены, хотя Вайла’тун покидали лишь вполне степенные женщины. Выяснилось, что единого начальника у обоза почему-то нет, начались разброд и шатания, одним словом, когда после второй заставы на нас с боков обрушились из засады шеважа, мы, мягко говоря, были застигнуты врасплох.

К счастью, другого такого позорного дня в моей жизни не было. Ни до, ни после я не оказывался таким беспомощным и растерянным. Впоследствии я оправдывался перед своей совестью тем, что меня подкосила смерть матери, погибшей на моих глазах от шальной стрелы. До сих пор вспоминаю тот день как в страшном сне. Бросаюсь к ней — она уже не дышит и смотрит в небо, не моргая. Вокруг крики, свист стрел, брызги крови, треск падающих деревьев. Шеважа как следует подготовились к нашему появлению. Подрубили самые толстые стволы и обрушили их нам на головы ровнехонько перед и за обозом — ни вперед пройти, ни отступить назад. Поняв, что матери уже ничем не помочь и нужно как-то спасаться, я недолго думая рванул с телеги прямо в чащу.

Не стану долго рассказывать, чего я только не натерпелся за несколько дней мытарств по лесу, спасаясь от шеважа, заметая следы, отбиваясь от диких тварей вроде кабанов да медведей, без еды, без воды, почти без оружия, голодный и напуганный. Как бы то ни было, шеважа меня-таки выследили, но, к счастью, решили не просто прикончить, а сперва в плен взять. Тут-то Гури и подвернулся как нельзя вовремя. Это теперь я понимаю, почему он ни с того ни с сего за меня, за фолдита, вздумал заступаться, а тогда я вообще не соображал, что к чему. Кто ж знал, что он родную кровь почуял? Мне, признаться, не до него было. Только уж когда он ночью стал у меня на ногах веревки резать, я смекнул, что дело нечисто. А он еще тут возьми да и заговори по-нашему. Плохо, правда, едва понятно, но бегло, а главное, по существу. Давай, говорит, дуй отсюда, и на звезды показывает, чтобы, мол, я по ним дорогу нашел. Не тут-то было! Кто-то из стойбища заподозрил неладное и поднял тревогу. Что нам было делать? Вот мы оба и дали деру, пока не схватили. Да только нам снова не дали далеко уйти. Трое самых прытких преследователей подкрались к нам в овраге, пока мы там дух переводили, и накинулись с ножами и топорами. Хорошо еще, что в спешке луки забыли прихватить. Не то бы издали постреляли за милую душу. А так я стал невольным свидетелем неописуемого зрелища, когда Гури, мой ровесник, без видимых усилий расправился в два счета со всей троицей и даже не поцарапался. Я ему: чего, мол, ты со мной возишься, своих дел, что ли, мало, да и негоже сородичей своих таким вот образом потрошить, а он только знай себе лыбится, рыжая морда, и времени на объяснения не тратит.

Короче, завел он меня в конце концов неведомо в какую глушь, а там смотрю, пруд большой, прямо посреди леса, а на самом берегу покосилась изба, не то чтоб наша, но и не дикарская. Ты ведь знаешь, что шеважа лучше гнезда будут вить, чем на земле ночевать. Так вот, стоит, можно сказать, прямо на воде домик эдакий, так себе, надо сказать, домик, для зимы явно не предназначенный, но стоит себе и покачивается. Только мы приблизились, а оттуда нам навстречу дедок невзрачный выходит. Голова бритая, седая бородка в косичку заплетена. Обращается на непонятном языке, но сердечно — видать, здоровается. А у самого глазки узкие, хитрые, не то подмигивают, не то жмурятся в улыбке.