Торпедой - пли!

Осмелел и Михаил Иванович. Посмотрев на Рэмбо, он вдруг замер. Рядом со своей левой рукой он увидел кольцо на шнурке из торчавшей в сторону на поясе рукоятки гранаты. Косясь глазами, Михаил Иванович осмотрелся. Офицер сидит возле кабины и, похоже, уснул. По бокам у него два немца. Напротив Миша. Возле него тоже охрана, но они выглядывают в иллюминаторы и его руку не видят. А Рэмбо в таком ступоре, что ему можно стучать по каске, и он не услышит.

— Миша, — шепотом позвал Михаил Иванович и показал глазами на гранату.

Несмотря на рев двигателей, начпрод его услышал и понял. В глазах его промелькнул испуг, который тут же сменился обреченной решимостью.

— Давайте, Михаил Иванович, — ответил он одними губами. — Вы знаете, что делаете…

Продвинувшись по лавке, будто от перегрузки, профессор навалился на трясущегося Рембо, затем, закрыв телом его руку, нащупал кольцо на шнурке, легонько его дернул, но оно не поддалось. Дернул сильнее. Граната потянула пояс, но чека осталась на месте. Увидев, что немец застыл будто мумия, и не обращает на его манипуляции никакого внимания. Михаил Иванович уперся одной рукой ему в колено, второй изо всей силы дернул за кольцо. Шнурок повис у него между пальцев, а из рукоятки появился легкий сизый дымок.

Все! Выбор сделан! Михаил Иванович сглотнул подступивший к горлу ком и взглянул на побледневшего Мишу. Кроме него никто его действий не заметил.

Одна секунда…

Михаил Иванович посмотрел на кольцо в руке и сжал его в кулаке. В ожидании неминуемого сердце сжалось и напрочь отказывалось сделать хотя бы еще один удар. С ужасом профессор понял, что он совсем не герой — он сделал решительный шаг, но ему не хватает мужества красиво сделать второй. Душу охватил леденящий страх. И справиться с ним не было никаких сил.

Две секунды…

— Простите меня, Миша! — справившись с онемевшим горлом, выкрикнул Михаил Иванович.

— А вы так и не успели выдать внучку замуж! — ответил, стараясь унять дрожь в губах, начпрод. — Прощайте, вы все правильно сделали!

Три секунды отмерили в голове целую жизнь. Миша внезапно вспомнил дочь и с горечью понял, что ему тоже не выпить с зятем на кухне горькие сто грамм, закрывшись от строгих жен. Страх сменился тоской по не прожитой до конца жизни.

Офицер лениво открыл глаза и выкрикнул:

— Den Mund halten!

— Ах, заткнуться? — Страх сменился отчаянной злостью. — А это ты видел?!

Четыре секунды…

Правая рука Миши, сжатая в кулак, поднялась в направлении вытянувшейся офицерской физиономии, а левая ладонью переломила ее в локте.

— Не видел? Так посмотри!

Он с ненавистью вытянул указательный палец и направил его на профессора. Взгляд Курта Гайслера протянулся к струйке дыма, тянувшейся из ручки гранаты, и тогда он ощутил, что такое настоящий ужас.

В салоне расцвел гигантский огненный шар.

Миша падал и видел над собой разваливающиеся обломки самолета. Он был еще жив, и будто увидел себя со стороны, и понял, что падать в пропасть — это не страшно, а разорванные легкие — совсем не больно, потому что он уже не дышит, а у бесконечности — вкус крови!

Глава четырнадцатая БИСКАЙСКИЕ РОБИНЗОНЫ

Артем перебросил с плеча на плечо натершую руки сумку. То и дело оглядываясь, он постепенно замедлял шаг.

— Где же этот Вилли?

Вконец измученный, Артем остановился и прислушался. У него возникла идея нести тяжелую сумку по очереди с адъютантом.

— Ты же слышал выстрелы, — сухо ответила Габи.

— Ну и что? У вас, я смотрю, пострелять — это как поздороваться.

— Они убили его.

— С чего ты взяла? — до Артема с трудом доходил смысл слов, сказанных Габи. — Там же ваши немцы! Они что? Могут вот так вот запросто взять и убить своего?

— Идем, — Габи пошла вперед вдоль виноградных рядов.

— Погоди, погоди! Ты не шутишь? Его и вправду больше нет?

Габи промолчала, и доктор понял, что ей не до шуток. Ошеломленный, он плелся сзади, раздумывая над услышанным.

— Как это вы еще не перестреляли друг друга? Мне его искренне жаль. Он мне только-только начал нравиться.

— Он был лучшим, — дрогнувшим голосом ответила Габи.

Артем почувствовал, что еще немного, и она опять сорвется на плач.

— Он служил с твоим отцом?

— Да. А еще он ухаживал за мной.

— А… Ну тогда понятно.

Габи остановилась и, посмотрев на него, выкрикнула:

— Что тебе понятно?! Вилли был единственный, кто не жалел меня после того, как я заболела. Он не поставил на мне крест, как, вздыхая, это сделали остальные! Он относился ко мне, как к здоровой. Он врал, что я хорошею день ото дня. И я верила ему, а не зеркалу. Я видела, что действительно нравлюсь ему, а он боялся, что остальные подумают, будто он это делает из-за карьеры. Тебе понятно… Много ты понимаешь! Если бы не твой дурацкий фонарь, нас бы не заметили!

— Э, нет! Тогда уж, если бы не твоя истерика, то и я бы не моргнул вспышкой!

Габи отвернулась и пошла прочь.

— Подожди! — Артем взвалил на плечо сумку и поспешил следом. — Я не могу так быстро. Сумка цепляется за кусты.

— Пошел ты со своей сумкой! — огрызнулась Габи.