Торпедоносцы

Снежные заряды не прекращались. Они обступали самолет со всех сторон, проносились рядом, иногда задевали крылья, обрушивались на кабину. Но через минуту-другую машина вновь вырывалась из снежных объятий, и круг видимости расширялся до километра.

Монотонный гул моторов, однообразный лик пустующего моря притупляли восприятие, нагоняли скуку, клонили в сон. Послушать бы музыку, как на перегонке, да нельзя: отвлекает.

Впереди за носом машины в дымке показался неясный темный предмет. Он стоял в воде совершенно вертикально, был довольно высок и кругл, как башня. Что такое?

— Ваня! Ты куда меня ведешь? Впереди какой-то маяк!

— Какой там еще маяк? Мы ж на середине моря! — Рачков бросился к полетной карте и своим расчетам проверить.

— Я не слепой. Вижу башню маяка высотой метров двадцать! — Борисов толкнул педаль и отвернул в сторону.

Штурман выглянул в люк и закричал:

— Эсминцы под нами! Эсминцы! Уходи в облака!

— Командир! Разрывы справа тридцать! Стреляют! Летчик еще раз оглянулся на «маяк», дернул штурвал, и торпедоносец окутался ватными хлопьями облаков.

— Хорош «маяк»! — потешался Рачков. — Я своими глазами видел три эсминца! А ты — «маяк»!

Михаил старался осмыслить свои наблюдения. И вдруг его мозг пронзила ясная мысль: «маяк» — это же линкор! Он предстал перед летчиком с носового ракурса и потому выглядел как башня маяка. Тот самый линкор, с которым мечтал встретиться с курсантской скамьи, теперь сама судьба давала в руки! Точно: он сейчас видел «Лютцов», бывший «Дойчланд»!

Поняв это, Борисов толкнул штурвал, вывел самолет из облаков и торопливо огляделся. Кругом рябили только волны.

— Ваня! Это ж был «Лютцов»! Понимаешь? «Лютцов»! — с надрывом прокричал летчик, — Это ж четырнадцать тысяч тонн водоизмещения, шесть орудий по двести восемьдесят миллиметров, да еще восемь в сто пятьдесят, двадцать шесть зениток и экипаж в тысячу отборных фашистов!

Борисов бросал торпедоносец вправо, влево, разворачивался назад, снова уходил в сторону. Тщетно! Немецкие корабли пропали, скрылись в круговерти снега, дождя и туманной дымки.

— Миша! Миша! — звал друга Рачков, — Да успокойся ты! Давай по порядку! Никуда он от нас не денется! Найдем! Пошли искать коробочкой! Курс девяносто!

Но ни коробочкой, ни змейкой, ни галсами, ни другими способами поиска сколько ни рыскали над морем летчики, выйти повторно на немецкую эскадру не смогли; непогода надежно спрятала ее.

— Эх, какую «акулу» упустил! — сокрушался Борисов. — Демин! Передайте «Розе» и «Изумруду»: «В районе квадратов… обнаружил линкор „Лютцов“ и три эсминца. Полный состав эскадры выявить не удалось. Следуют предположительным курсом девяносто градусов. Скорость пятнадцать узлов…» Ваня! Давай курс домой, а то горючее кончается…

Перед рассветом ударная группа немецкого флота, о которой Борисов предупредил командование, подошла к Сырве и вновь обрушила на боевые порядки наших войск трехсоткилограммовые снаряды. Вся флотская авиация пярнуской группы еще затемно находилась в боевой готовности и, едва позволила погода, вылетела на перехват врагу. Далеко в море немецкая эскадра была настигнута. На нее сразу бросились гвардейцы пикировщики Героя Советского Союза Константина Усенко, штурмовики и торпедоносцы, В течение короткого осеннего дня фашистские корабли подверглись сосредоточенным ударам с воздуха и понесли тяжелый урон; были повреждены оба «карманных» линкора, два эскадренных миноносца, четыре сторожевых корабля и тральщик; потоплены эскадренный миноносец, два больших тральщика и сторожевик. Только наступившая ночь да плохая погода спасли вражескую эскадру от полного разгрома.

24 ноября остатки гитлеровцев были выброшены с последнего пятачка эстонской земли и над полуостровом Сырве поднялся красный флаг победы. В тот же вечер Москва от имени Родины салютовала героям освобождения Моонзундского архипелага. Верховный Главнокомандующий Сталин объявил благодарность всем участникам боев.

8

Зима уже сковала льдом озера и реки, укрыла землю снегом. На Балтике участились шторма. Но враг не прекращал морские перевозки, и торпедоносцы использовали каждый просвет в погоде для полетов на свободную охоту.

…Густой и мокрый снег залепил лобовое стекло, полоской льда налип на передней кромке крыльев, на капотах, киле и даже на винтах, одел в нарядную гирлянду антенну над кабиной: самолет побелел, будто подкрасился. Только крылья и фюзеляж, обдуваемые сильной струёй воздуха, еще сохраняли серо-зеленую окраску. Но и она светлела, постепенно одеваясь в мягкую шубку изморози.

Моторы ревели на повышенных оборотах, но скорость держалась небольшой; обледенение было настолько сильным, что антиобледенительное устройство боролось с ним на пределе возможностей, самолет плохо слушался рулей, отяжелел. Нужно было немедленно садиться. Этого требовало и радио земли. Почти каждую минуту в головных телефонах звучал басовитый голос, в котором летчики без труда узнавали командира эскадрильи: когда в воздухе складывалась сложная обстановка, капитан Мещерин сам садился за микрофон.