Тортик

Но это мне сейчас все ясно, с высоты, так сказать, прожитых лет! А в далеком 1987 году я казалась себе слишком толстой. Сейчас, рассматривая школьные фотографии, я понимаю, что и я, и мои подружки были очень симпатичными – не толстыми, не худыми, не кривоногими…. Но на заре своей туманной юности мне все виделось совершенно иначе. Как и всем девочкам того времени, мама не позволяла мне наносить макияж (особенно в школу). Но, как вы понимаете, я все равно покопалась в тумбочке под трельяжем и, конечно же, присвоила себе заброшенные мамой старые, почти использованные, светло-зеленые тени, несколько заканчивающихся губных помад и засушенную темно-синюю «плевательную» тушь. Возможно, кто-нибудь еще помнит этот раритет. Тушь в продолговатой маленькой пластмассовой коробочке, в которую надо было капнуть воды (или поплевать), потом потереть жесткой щеточкой, что бы тушь стала жидковатой и только после этих процедур наносить ее на ресницы. Тушь ложилась не ровно, комками, что делало ресницы невероятно толстыми и гротескно-объёмными.

Вот и сегодня я решила в знак протеста накраситься. Пусть родители не думают, что я маленький ребенок! Нанеся на глаза зеленоватые мамины тени и выкрасив ресницы темно-синей тушью, я залюбовалась своим отражением. Мне казалось, что я неотразима. Осмотрев себя еще раз, я твердо решила, что мне кое-чего не хватает. Вынув из ушей скромные сережки-капельки, я достала свою шкатулку с драгоценностями и выудила оттуда огромного размера пластмассовые серьги – огромные, сантиметров 5 в длину и около 1,5 в ширину ромбы, кустарно оклеенные косыми блестящими красными, серебристыми и синими полосками какой-то пластиковой фольги. Я купила их в коммерческой палатке аж за целых 3 рубля! На тот момент все самые крутые девчонки носили именно такие аксессуары. Конечно же, о своем приобретении я не спешила сообщать родителям, тем более о стоимости оного. Хоть деньги были мной честно сэкономлены за несколько месяцев на молочных коктейлях и школьных перекусах, но все же, думала я, родителям это вряд ли понравится. Итак, нацепив на уши эту, как сказал профессор Преображенский про галстук Шарикова, сверкающую чепуху и уложив свои, подстриженные длинным ежиком, волосы на манер прически героини фильма «Интердевочка», я получила почти полное моральное удовлетворение.

За дверью стояла суета, присущая сборам на званный ужин.

– Андрей! – восклицала мама, – Ну что ты сидишь, иди в душ, иди брейся!

Папа с невозмутимым видом сидел в кресле за журнальным столиком и слушал радио. Папа всегда слушал радио. Мне кажется, что он любил и уважал радио гораздо больше, чем телевизор. Папа работал на круглосуточном производстве в разные смены – неделю в дневную, неделю в вечернюю и неделю в ночную – поэтому режим его сна был начисто сбит. Иногда его одолевала бессонница, и тогда он очень-очень тихо включал свою любимую радио-магнитолу, Vef-260-Sigma, и слушал ночные каналы. Частенько ему удавалось попасть на радио «Свобода», вещающее из США, которое они с мамой обзывали «вражеский голос».

– Хватит слушать вражеские голоса! – негодовала мама, – Надевай рубашку! Вечно ты тянешь время!

– Зато ты вечно бежишь впереди паровоза! – как всегда с юмором парировал папа, – Сейчас опять припремся раньше всех, и ты опять будешь в парадной форме селедку помогать чистить! Каждый раз одно и то же – приходим в гости, а хозяева еще в бигудях и в исподнем! Даже не удобно!

– Ага! Зато ты вечно выходишь в последнюю минуту, а потом летишь, как угорелый, и я за тобой бегу, как собачка!

Эти незлобивые родительские перебранки меня всегда очень смешили. Мама с папой никогда не ссорились всерьез, но любили подколоть друг друга, чтобы потом самим над этим посмеяться. Настроение у меня поднялось, и я вдруг вспомнила про старые мамины замшевые финские сапоги, с высоченными танкетками, на «манной каше». Мне подумалось, что они станут идеальным завершением моего, как теперь говорят, лука. Мама сапоги забросила года два назад. Они были, без сомнения, очень качественными и теплыми, но к нашим подмосковным зимам не очень подходили. Зимой в Москве и Подмосковье бывает порой дождливо и слякотно, а замша этого не выносит. К тому же раньше дороги не очищали от снега до самого асфальта, поэтому они были иногда довольно скользкими, и на зауженных к низу, как киль корабля, танкетках ходить по льду было затруднительно и даже опасно. К тому же у мамы появились кожаные итальянские сапоги, на каблучке умеренной высоты.

– Мам, а мам, – миролюбиво позвала я, выйдя из своего укрытия, – а можно я сегодня надену твои замшевые сапоги?

Мама, сновавшая туда-сюда по квартире в бигудях, парадной блузке, надетой на комбинашку, но пока без юбки, остановилась и посмотрела на меня. Судя по ее взгляду, мой вид ее несколько удивил. Она смерила меня глазами, посмотрела на мои серьги, как профессор на Полиграфа Полиграфовича, и, сделав вид, что все в порядке, ответила:

– Мне, конечно, не жалко, надевай, но в них ведь не удобно – скользко!

Вскричав про себя «ура!», я полезла на полку за сапогами.