Торжество незначительности

Если падает ангел, это, несомненно, знак. В кремлевском зале присутствующие, уставившиеся в окно, испытывают страх. Сталин улыбается и, воспользовавшись тем, что никто на него не смотрит, подходит к незаметной двери в углу зала. Открывает ее и оказывается в маленькой комнатушке. Там снимает красивый парадный мундир, надевает старую потрепанную куртку и берет длинное охотничье ружье. Переодевшись в охотника на куропаток, он возвращается в зал и направляется к большой двери, выходящей в коридор. Все взгляды устремлены в окно, а его никто не видит. В самый последний момент, когда он уже собирается положить ладонь на дверную ручку, он на секунду останавливается, словно желая в последний раз лукаво взглянуть на своих товарищей. И тогда его глаза встречаются с глазами Хрущева, который начинает кричать: «Это он! Видите, как он одет? Он хочет, чтобы все думали, будто он охотник! Он втянул нас в эту передрягу, а нам расхлебывать! Но ведь это он виноват! А мы все жертвы! Его жертвы!»

Сталин все дальше уходит по коридору, а Хрущев стучит по стене, бьет кулаком по столу, топает по полу ногами в украинских, плохо вычищенных сапогах. Другие по его примеру тоже начинают возмущаться, и вскоре уже все орут, вопят, топают, скачут, бьют кулаками по столу и в стену, стучат своими стульями по полу, так что в помещении стоит адский шум. Такой же гомон, как и раньше, во время перерывов, когда они собирались в туалете перед керамическими писсуарами с узорами в цветочек.

Все по-прежнему здесь, только Калинин незаметно ускользнул. Гонимый мучительными позывами мочевого пузыря, он скитается по кремлевским коридорам, но, так и не отыскав писсуара, выскакивает из здания и бежит по улицам.

Часть седьмая

ТОРЖЕСТВО НЕЗНАЧИТЕЛЬНОСТИ

Диалог на мотоцикле

На следующее утро, около одиннадцати, Ален должен был встретиться с Рамоном и Калибаном в Люксембургском саду, возле музея. Выходя из студии, он обернулся сказать «до свидания» матери на фотографии. Затем вышел на улицу и направился к припаркованному неподалеку мотоциклу. Садясь в седло, смутно почувствовал за спиной чье-то присутствие. Как будто к нему осторожно прикоснулась Мадлен.

Это иллюзорное ощущение его взволновало; оно показалось ему выражением любви к Мадлен; он тронулся с места.

Вдруг за спиной раздался голос:

— Я еще хочу с тобой поговорить.

Нет, это не Мадлен. Он узнал голос матери.

Улица была запружена автомобилями, он услышал:

— Я хочу быть уверена, что между нами нет никаких недоразумений, что мы понимаем друг друга...

Ему пришлось затормозить. Какой-то пешеход, собираясь перейти улицу, в негодовании обернулся к нему.

— Буду откровенна. Мне всегда казалось ужасным отправлять в мир того, кто об этом не просит.

— Знаю, — сказал Ален.

— Посмотри вокруг: никто из тех, кого ты видишь, не оказался здесь по собственной воле. Разумеется, это самая банальная истина. Настолько банальная и настолько важная, что ее перестали слышать и понимать.

Продолжая путь, он проскользнул между грузовиком и автомобилем, которые вот уже несколько минут зажимали его с обеих сторон.

— Все любят болтать о правах человека. Какой бред! Право не имеет никакого отношения к твоему существованию. Эти поборники прав человека не позволят тебе даже закончить жить по собственной воле.

Над перекрестком зажегся красный свет. Он остановился. С обеих сторон дороги пешеходы направились к противоположным тротуарам.

А мать продолжала:

— Посмотри на них! Посмотри! По крайней мере половина из них уродливы. Быть уродливым — это тоже право человека? А ты знаешь, что такое всю жизнь нести свое уродство? Без малейшей передышки. Свой пол ты тоже не выбирал. И цвет глаз. И свой век. И страну. И мать. Ничего из того, что действительно важно. Если человеки имеет какие-то права, то это права на такие пустяки, ради которых не имеет смысла бороться или писать пресловутую Декларацию!

Теперь он опять ехал, а голос матери смягчился:

— Ты здесь такой как есть, потому что я оказалась слабой. Это я виновата. Я прошу у тебя прощения.

Ален ответил не сразу, а когда заговорил, голос звучал спокойно и кротко:

— В чем ты виновата? В том, что у тебя не хватило сил помешать моему рождению? Или в том, что так и не примирилась с моей жизнью, которая совершенно случайно оказалась не такой и ужасной?

Помолчав немного, она ответила:

— Может, ты и прав. Значит, я виновата вдвойне.

— Это я должен просить прощения, — сказал Ален. — Я свалился в твою жизнь, как коровья лепешка. И выгнал тебя в Америку.

— Хватит извиняться! Что ты знаешь о моей жизни, дурачок? Можно называть тебя дурачком? Не сердись, для меня ты дурачок. А знаешь, в чем причина твоей дурости? Доброта! Твоя нелепая доброта!

Они остановились у Люксембургского сада. Он припарковался.

— Не возражай и позволь мне извиняться. Я из породы извинял. Таким уж меня сделали вы — ты и он. А раз уж я извиняла, то я счастлив, когда мы с тобой извиняем друг друга. Правда же, извинять друг друга это прекрасно?

Они направились к музею.