Торжество возвышенного

На этих словах она покинула меня, и я остался один греть руки над печкой. Конечно, я был бы рад узнать побольше о своем отце. Был ли он одним из этих лицемеров? Он рано умер, и мать опустилась. Я рос как бесенок. Что до тебя, Аббас, то ты — темная лошадка! Как же скучно… Я словно черт, запертый на замок, который не может придумать способа вырваться на свободу…

* * *

Пьеса привлекла всеобщее внимание и снискала любовь публики. Я ожидал, что автор вернется, хотя бы с новой пьесой. Надеялся, что успех избавит меня от рутины. Время от времени я наведывался в театр, чтобы разузнать новости о нем. И однажды утром, когда я переступил порог, дядюшка Ахмед Бургуль бросился ко мне и провел меня в пустующий буфет. Его печальный взгляд встревожил меня — в нем я увидел дурное предзнаменование. Он сказал:

— Карам… Я уже собирался к тебе…

Я спросил его:

— Что? Что случилось?

— Аббас…

— Что с ним? Выкладывай, что у тебя, дядя Ахмед!

— Он исчез из пансиона, в котором остановился в Хелуане, и оставил странное письмо…

— Какое письмо? Рассказывай!

— Он написал, что хочет свести счеты с жизнью…

Мое сердце на мгновение куда-то ухнуло. Но вот оно снова забилось, как все людские сердца, охваченные ужасом. Мы молча обменялись взглядами. Я спросил:

— Нашли?

Он печально ответил:

— Нет… поиски не окончены…

Я бормотал, не в силах собраться:

— Ох… быть может… кто знает… Но он бы не писал письмо, если бы…

Дядюшка Ахмед произнес так, словно дело было решенным:

— Господь упокоит…

— Я должен поехать в Хелуан.

— Тебя опередил Сархан аль-Хиляли.

Напрасная и тяжелая поездка. Ничего, кроме письма. А что касается Аббаса, то он пропал. Появился и снова исчез. Самоубийство подтвердится, если только найдут его труп. Но зачем же писать что-либо на бумаге, если на самом деле не принял твердого решения уйти из жизни?

Аль-Хиляли спросил:

— Если он и вправду хотел покончить с собой, почему не сделал это прямо в комнате?

— Сомневаешься в его искренности?

— Да…

Таков был его ответ.

Я вернулся в старый дом вечером и не обнаружил Халимы. Я догадался, что она пошла в театр, выяснить, почему я задержался. Закрыв пустую лавку, я сел в зале, ожидая. Через мучительный час она вернулась с глазами, полными безумия. Доли секунды мы обменивались взглядами, потом она закричала:

— Нет! Если бы он захотел покончить с собой, он бы это сделал, слышишь… Но он не может так поступить с собой!

Она рухнула на диван и разрыдалась, хлеща себя по щекам…

Халима аль-Кабш

Я рождаюсь заново. Из каменного мешка — на земную поверхность. Передо мной возникает лицо Аббаса, я обнимаю его обеими руками, от стыда и позора прячу свою голову у него на груди. Я прошептала:

— Какую боль мы причинили тебе, лучше бы Господь совсем избавил тебя от нас…

Он ответил с нежностью:

— Мне причиняют боль только твои слова.

Я расплакалась, а он сказал:

— Сейчас мы должны быть благодарны. Давайте подумаем о будущем.

Я проговорила сдавленным голосом:

— Единственный мой сынок… Господь послал тебе испытание, отобрав жену и сына… Да и мы тебя не пожалели…

— Что было, то прошло…

С отцом он почти и словом не обмолвился. Как в былые времена нас собрала зала старого дома. Аббас заговорил:

— Прошу вас, не возвращайтесь к воспоминаниям прошлого.

Помолчал, потом добавил:

— Я тут думал кое о чем… Не хочет ли отец вернуться на прежнюю работу в театр?

Карам сказал:

— Нет, конечно. Черт их побери.

— Я хочу сделать из дома лавку, мы можем продать часть мебели и установить в доме жаровню. Торговать легко и прибыльно… Что вы об этом думаете?

Я сказала с благодарностью:

— Как скажешь, так и будет, сынок. Я молю Господа скоро о тебе услышать.

— Да поможет Господь. Я чувствую, что близок к успеху.

Я просила Бога помочь ему, пока однажды он не сказал нам, переводя взгляд с одного на другого:

— Вы должны поддерживать друг друга. Я не хочу слышать ничего плохого.

Я не сдержалась:

— Я все время мечтала жить с тобой!

— Если Всевышний пошлет мне успех, все изменится…

Карам холодно спросил:

— Ты не хочешь забрать ее к себе?

Аббас вспылил:

— Я требую, чтобы вы помогали друг другу! И сделаю все, что смогу, чтобы обеспечить вам достойную жизнь, но я требую от вас взаимной поддержки.

Какая поддержка?! Он ничего не знает. Слишком наивен, чтобы проникнуть в тайны изболевшегося сердца. Откуда ему знать о том, как жил его отец, ведь он не был в его шкуре, лишь постоянно видел его хмурым. Он поступает так, как подсказывает его любящее сердце, но неужели ему не понять, что он запирает двух врагов в одной клетке? Из одной тюрьмы в другую. От презрения к ненависти. У меня нет никакой надежды, сынок, только на твой успех, только чтобы ты вытащил меня из этой ненавистной камеры.

* * *