Торжество жизни

— Джон Кэмпбелл у вас зарегистрирован? А вещественные доказательства есть?.. Адрес Онкологического института?..

Меджиссон положил трубку и постоял несколько минут, барабаня пальцами по столу.

— Хорошо. Бог велит нам помогать ближним своим, — я помогу вам. У вас действительно редкая и почти неизлечимая болезнь. Лечение будет стоить больших денег, но я помогу вам достать их. Только никому ни слова. Это первый пункт моего условия.

Джон ушел от профессора Меджиссона с полным желудком, позвякивая в кармане мелочью. Он не удержался, чтобы не зайти в таверну и не пропустить стаканчик доброго виски. И оттого, что день был таким удачным, а впереди мерещились прекрасные картины, оттого, что приятно кружилась голова, мысли стали спокойными, светлыми. Даже проклятый туман больше не угнетал.

Джон шел, рассуждая сам с собой, и хвалил себя за уменье поговорить, приврать, где нужно.

Ловко он ввернул про жену и детей! А старикашка тоже, пожалуй, врет: он и в глаза не видел этого Рогоффа… Сразу догадался, куда нужно позвонить. И ответили. Что ж — важная персона! Обещал вылечить, — ну, этот вылечит, раз запросил десять тысяч долларов. Но еще останется десять тысяч, и можно славно пожить в свое удовольствие!

Джон чувствовал себя так, словно обещанные двадцать тысяч долларов уже лежали у него в кармане. Но где-то в глубине сознания, не заглушенная алкоголем, билась тревожная мысль: "Двадцать тысяч долларов! Какая ничтожная цена за частицу живого человека, за живой человеческий глаз, умеющий смеяться и плакать, видеть и чувствовать. Ах, Джон, бедный Джон, что же ты — мясная туша, что тебя раскупают по кусочкам? Бедный Джон, мой бедный Джон!"

Мысль становилась отчетливее, вот она уже стонет голосом матери, давным-давно умершей, ласковой, доброй… Это она перед смертью так стонала, обхватив голову Джона руками, зная, что оставляет сына одного в неуютном, злом мире — беспомощного, маленького…

А Джон — большой, но такой же беспомощный, как в детстве, идет по улице, сжимая кулаки, стараясь заглушить в себе этот стонущий голос, и, не выдержав, вновь заходит в таверну.

Его выносят оттуда под утро мертвецки пьяного, без гроша в кармане, и кладут на холодный мокрый тротуар.

Над узкой улицей, над грязной Темзой нависла непроглядная пелена. Она колышется, превращая все в бессмысленный хаос, проглатывает звуки, угнетает, давит. И стирается грань между холодной жуткой ночью и наступающим днем — серым, как безысходная тоска.

В этот день из Лондона на Восток выедет человек, у которого в кармане рядом с детальной биографией доцента Великопольского, будет лежать адрес Онкологического института, где был на практике Степан Рогов.

В этот день боцман Джон Кэмпбелл понесет свой живой глаз покупателю — американскому одноглазому мистеру. Боцману даже не дадут обычных двадцати тысяч долларов: его глаз ненадежен. Боцман получит лишь полцены и будет долго умолять доктора Меджиссона уступить тысячу долларов за лечение… И Меджиссон уступит, взяв с Джона Кэмпбелла подписку о том, что ввиду неизученности "мраморной болезни", он, Джон Кэмпбелл, не будет возбуждать судебного дела против профессора Меджиссона, если ему, Меджиссону, по прошествии одного года и после применения всех известных средств не удастся вылечить вышеупомянутого боцмана Джона Кэмпбелла.

Но все это будет днем. А сейчас, в предрассветных сумерках, Лондон все еще тих и молчалив, а боцману Кэмпбеллу на холодном тротуаре снится чудесный сон.

Глава XV

ВИРУС ИВАНОВА

Вечером десятого октября Степана Рогова вызвали на визефонный пункт. Карпов высказал предположение, что вызывает профессор Кривцов: в Москве у Степана знакомых не было.

Ровно в двадцать два тридцать, как указано было в извещении, на двери девятой кабины зажглись буквы: "Москва- по вызову № 44–12", и Степан с Колей поспешили к визефону.

Кабина была почти пуста. Не было аппарата, не было телефонной трубки. На столике у стены виднелась небольшая черная кнопка да врезанный в стену тускло поблескивал стеклянный экран. Неярко горела настольная лампа под темным козырьком.

Но вот Степан нажал кнопку, и экран вспыхнул золотистым светом. По нему быстро пробежали разноцветные тени, остановились… И вот уже виден столик, на столике лежит портфель и шляпа и над всем этим — рука. Степан сразу узнал — это была рука профессора Кривцова. А вот появился он сам, и в тот же момент в кабине послышался его голос:

— Ну, здравствуй, Степан! Э, да ты не один? А ну-ка подвинься, — кто там с тобой? А, здравствуй, Коля! И как вам не совестно: открыли вирус Иванова, а я об этом должен узнавать от профессора Ивлева.

Голос звучал настолько естественно, что и Степан, и Николай машинально повернули головы, как бы желая удостовериться, что профессор не прячется за матерчатой обивкой стены.

Профессор Кривцов захохотал: