Торжище брака

В назначенный день Тамара приехала к Угариной. Там собралось уже около двадцати человек. Баронесса тотчас же узнала полковника Куртца, темно-красный цвет лица которого так неприятно поразил ее во время первой встречи с ним в доме Хлапониной. Так как большая часть собравшихся были незнакомы с баронессой Лилиенштерн, то Угарина представила ее между прочими полковнику, ничем не выдавшему недавнего знакомства с молодой женщиной. Может быть, он забыл скромную художницу Ардатову, а, вероятнее всего, просто предпочитал не вспоминать прошлого. Тамара тоже отнеслась к нему, как к совершенно незнакомому человеку, и только насмешливая улыбка скользнула по ее губам, когда полковник низко и почтительно поклонился ей. И в самом деле, не стоила ли она теперь на два миллиона дороже? Перед таким количеством золота нельзя не преклониться.

Пфауенберг тоже был здесь. Он был великолепен, ораторствуя о страшном утомлении, причиняемом ему сеансами, и о невозможности присутствовать на всех собраниях. Однако, уступая просьбам присутствующих, он обещал остаться до первого перерыва.

— Господа! Я полагаю, что не стоит терять драгоценного времени! Пойдемте в комнату для сеансов, — сказала с озабоченным видом Угарина.

— Отлично, княгиня! Я вполне согласен с вами, — отвечал Куртц. — Но так как у нас есть новые члены, то я считаю необходимым вызвать Калхаса и спросить, в каком порядке нам следует разместиться.

— Конечно. Стол уже приготовлен.

Полковник позвал Пфауенберга, и оба они сели, положив руки на маленький столик на трех ножках и сосредоточенно устремив глаза в потолок. Воцарилось глубокое молчание.

Легкий треск в столе заставил полковника повернуть голову.

— Слышите стук? — сказал он, поднимая палец. Затем торжественным голосом продолжал. — Во имя Всемогущего Бога, дух, сделай три удара и скажи нам, кто ты?

Стол пришел в движение и, приподняв одну из ножек, стукнул ей три раза. Куртц начал читать азбуку, и стол ударом ножки указывал требуемую букву. Таким образом узнали, что явился сам Калхас.

— Я это знал! Я чувствовал его присутствие, — сказал важным тоном Пфауенберг.

Получив требуемые указания, все общество направилось в комнату, назначенную для сеансов. Это была обширная зала, посреди которой стоял большой круглый стол, окруженный стульями. Окна были завешены занавесями из плотной материи. Часть комнаты отделялась драпировкой в рост человека.

— Господа, прошу молчания! Наш секретарь прочтет протокол последнего собрания, — сказала Угарина. — Потрудитесь начать, Клеопатра Михайловна.

Маленькая дама солидных лет надела очки и, раскрыв тетрадь, начала читать торжественным голосом:

«…Когда присутствующие, которых я выше переименовала, заняли свои места, огонь был погашен. Несколько минут спустя материализовалась птица. Она хлопала крыльями и кричала: «Пи! Пи!» Далее следовало появление груши и манифестация духа, назвавшегося Монтескье. Этот дух написал эпиграммы на всех присутствующих. Когда кто-то выразил подозрение в их подлинности, Монтескье язвительно выбранил его… Затем следовал целый ряд других, не менее поразительных явлений».

Когда чтение протокола было окончено, встал Куртц с каким-то пожилым господином и объявил, что его уважаемый друг, профессор Кругосветлов, желает сказать речь и прочесть молитву.

После этого заявления профессор стал говорить о гармонии души и братской любви, которая должна воодушевлять всех членов кружка. Далее он распространился о самоотвержении и самозабвении, которые должны руководить каждым истинным спиритом в его попытке проповедовать свет и истину для достижения высшей цели — всеобщей любви.

— Ах! Если бы дела согласовались со словами! — прошептал Угарин в ухо Тамаре.

— Как? — спросила молодая женщина, слушавшая эту речь с видимым удовольствием.

— Право, этот прекрасный проповедник — самый отчаянный спорщик и в высшей степени придирчивый человек. Не происходит ни одного сеанса без того, чтобы он не сцепился с кем-нибудь и не наговорил бы ему дерзостей.

Пока Угарин говорил это, профессор высморкался и вытащил из кармана сложенную бумагу. Схватив свечку, Куртц поспешно подошел к нему. Все присутствующие встали и с набожным видом выслушали длинную молитву, составленную оратором, и, по его мнению, необыкновенно подходившую к данным обстоятельствам.

Несмотря на то, что она была убежденной спириткой и всегда отличалась истинным благочестием, Тамара нисколько не была тронута этой молитвой, и глаза ее переходили с одного присутствующего на другого. Вдруг взор ее упал на высокого и худого молодого человека, который, подняв кверху руки и наклонившись корпусом вперед, с жаром молился вполголоса. Длинное, худое лицо, обрамленное густой, слегка растрепанной бородой, делало его похожим на дервиша, готового упасть в экстазе.

— Это еще что такое? — спросила молодая женщина, наклоняясь к своему соседу.

— Просто религиозный энтузиазм, — ответил Арсений Борисович, кусая губы.

— Кто это?