Тощие ножки и не только

– Конечно, конечно. Бумер беспокоится, чтобы у его милой женушки все было хорошо. Как, впрочем, и я. Но что ты с ним сделала, моя милая? Откуда у него на голове этот жуткий педерастический берет? Где он его взял? И еще его «искусство»? Как я наслышан, у него сейчас выставка. У парня была настоящая мужская работа. Признайся честно, это ты превратила его в художника?

– Слава Богу, я не имею к этому ни малейшего отношения. Он сам превратил себя… в того, кем захотел стать.

И снова на плечо Эллен Черри опустилась невесомая рука Дядюшки Бадди.

– Когда ты была совсем крошкой, ростом с вершок, то, бывало, любила смотреть в тарелку с фруктовым желе – особенно ты любила малиновое, и чтобы побольше сливок сверху – и видела там Санта Клауса. «А у меня в тарелке Санти», – говорила ты. Даже в тарелке тебе виделись картины. Мы уже тогда поняли, что ты у нас особенная, не такая, как все. Поэтому никто особо не удивился, когда ты решила заняться живописью. Но вот Бумер Петуэй… ума не приложу, какой из него художник?

– Обрати внимание, это ты сказал, а не я.

– Но ты со мной согласна?

– А что, разве Бумеру в детстве не мерещился в тарелке Санта Клаус?

– Черт, то есть нет, конечно. Он набрасывался на сладкое с такой скоростью, что просто не успевал рассмотреть, что там у него в тарелке.

– Вопросов больше нет, – вздохнула Эллен Черри.

Небо темнело на глазах, всасывая в себя дневной свет, подобно сепаратору, «чтобы затем выплюнуть снятое молоко. Перевертыш Норман скоро уйдет. Эллен Черри попыталась сосредоточить свои мысли на нем в надежде, что ей удастся уловить что-то вроде особой грации или чистоты, но преподобный Бадди Винклер и тут счел своим долгом вмешаться.

– А это кто такой?

– Кто?

– Вон тот убогий, на которого ты все время исподтишка поглядываешь. Можно подумать, я не заметил.

– А-а-а, этот.

– С тех пор как я пришел сюда, он даже не пошевелился. Стоит себе истукан истуканом, как тот индеец из табачной лавки. Он что, больной? Или как?

– Он уличный артист.

– И когда же он начнет выступать?

– Он уже выступает.

Преподобные пальцы сжали ей плечо. Нет, Бадди даже ее встряхнул, пусть и легонько.

– Да он же парализован, моя милая! Или это его номер? Паралич? Он демонстрирует его публике? Эх, как низко пал шоу-бизнес! Стоит ли удивляться, что Господь призвал Эда Салливана к себе!

– Да нет, он двигается, – возразила Эллен Черри, вступая в дискуссию, в которую ей меньше всего хотелось быть втянутой. – В том-то и вся хитрость, что он поворачивается. Описывает полный поворот. Только он делает это так медленно, что люди не замечают, как все происходит. Но если следить за ним долго, то заметишь, что спустя какое-то время он уже стоит лицом в другую сторону. Примерно за два часа он поворачивается на триста шестьдесят градусов. Но только невозможно уловить, как это у него получается – сколько ни смотри. Вот почему так интересно наблюдать за ним!

Бадди отпустил руку, сначала недоверчиво хмыкнув, а затем испустив вздох, явно означавший бессилие и досаду.

– Интересно, говоришь, – пробормотал он. – Интересно… Эх, не будь ты мне родная кровь… Позволь задать тебе один вопрос. Как часто ты приходишь сюда, чтобы таращить глаза на этого окаменевшего балбеса?

– Я теперь работаю недалеко отсюда… – Ой, кажется, проговорилась, подумала Эллен. – Не знаю. Довольно часто. Он для меня, дядя Бад, что-то вроде источника вдохновения и утешения. Я бы даже сказала – хотя тебе это явно не понравится, – что он для меня что-то вроде церкви.

– Хороша церковь! Да у него в тарелке для пожертвований даже дерьма собачьего и того не найдется!