Тот, для кого живу

– И это говоришь ты, мать двоих детей? – пошутил Саша и, чмокнув ее в губы, поспешил в отдел, стараясь не думать о том, что его домашним, скорее всего, в эту ночь поспать не удастся. Как, впрочем, и ему, и Ксении. Последней он сам не даст покоя, вытрясет из нее всю душу, но узнает, что же послужило причиной столь вольного, безалаберного поведения.

Ох, как же он злился при мысли о том, что пьяная Ксения в невменяемом состоянии спит у них в отделе в качестве задержанной, а ребенок при этом находится с чужим человеком. Чем она думала вообще?! Каким местом?! Неужели не понимает, что ребенок не игрушка?! Последствия могут быть очень и очень серьезными. И эти слезы… Чем они вызваны? А если она по пьяни сболтнула этой сомнительной компании лишнее, чего им знать совсем необязательно?! Одурманенное алкоголем сознание совершило путешествие в прошлое, пережило все заново, отсюда и слезы?! В любом случае пока он не увидит ее собственными глазами, не успокоится. Только тогда он будет знать, какие меры принять. Может, его опер слишком сгустил краски, и все не так плохо?

В отделе Воронов несколько минут тяжелым взглядом изучал обитателей обезьянника, чувствуя, как негодование закипает по нарастающей. Подростки, совсем еще «зеленые», но уже наглые и распущенные от пьянки. И когда Дима проводил его в оперскую, где на диване в скрюченной позе лежала Ксения, распространяя вокруг себя густой запах перегара, он уже знал, что делать.

– Сообщай в опеку, – не поворачиваясь к застывшему за его спиной оперу, процедил Саша сквозь зубы. Спрятанные в карманы джинсов ладони сжались в кулаки, уголки губ нервно дернулись. В глазах зажегся нехороший огонек.

– Ты уверен? – опешил подчинённый. – Может, не надо?

– Уверен, – твердо заявил он, намереваясь преподать девушке незабываемый урок, чтобы отбить у нее охоту к таким выкрутасам навсегда.

***

Ксения проснулась словно от удара током. Дернулась от болезненной вспышки, пронзившей мозг всего лишь одним словом – Денис, и в следующий миг застонала уже от боли. Голова была словно хрустальная – малейшее движение отзывалось перестуком миллионов молоточков внутри черепной коробки, да натужным гудением в ушах, отчего сразу же замутило. Горло драло так, как будто там прошлись мелкой наждачкой. Господи, что произошло? Где она? И который час?!

Мало-помалу из глубин памяти всплыли обрывочные, разрозненные картинки и будто нехотя сложились в один рисунок. Свидетельство ее позора. Перед группой, перед соседями той злополучной квартиры, перед… полицейскими, приехавшими, видимо, на вызов, среди которых то и дело мелькало знакомое лицо – Дима, оперативник Воронова, ее провожатый-телохранитель во время визитов в колонию. Именно он отпаивал ее водой, именно он смог уговорить ее подняться на ноги и спуститься из съёмного жилья в полицейскую машину, именно он таскал ее потом в туалет, когда ее нещадно рвало. Одним словом, ужас. Позорище!

С трудом приняв сидячее положение, Ксения поднесла к глазам запястье с часиками. Вторая рука сама потянулась ко лбу, как будто пытаясь удержать рвущуюся наружу сквозь виски боль. Чтобы разглядеть блестящий циферблат и мелкие, едва различимые в полумраке цифры, ей пришлось сощуриться, с усилием прижать руку ко лбу вместо козырька, иначе металлический отблеск больно бил по глазам. Это в такой-то полутьме?!

Когда она увидела, что показывают иглы-стрелки, внутри все похолодело. Половина пятого? Нет! Не может быть! Половина пятого… утра?!

Ксении показалось, что она бодро вскочила с дивана – голова аж запела, задребезжала хрустальными звоном, – но через несколько секунд бессильно повалилась обратно. Ноги отказывались ее держать, ее буквально «штормило».

И только тут она обратила внимание на окружающую обстановку. Это был кабинет. До мелочей похожий на кабинеты Саши и Влада, разве что столов здесь было побольше. И диван такой же, из холодной кожи. Внутри все упало – она в полиции! Глубокой ночью, практически под утро. А дома – Денис, у Веры Григорьевны! И молока – всего на одно кормление!

Мороз пробежал по коже, ознобом заиграл по телу. Умом Ксения понимала, что нужно бежать, нестись со всех ног к сыну, несмотря на темноту и холод ночных улиц, но не могла заставить себя сделать не то что бы шаг, даже подняться во весь рост была не в состоянии. Вместо этого, она обхватила себя руками, сжалась в комочек и так и замерла в этой позе. Как она теперь покажется на глаза сыну и своей доброй соседке?

В груди росло чувство дискомфорта, зудящей наполненности, ощутимой твердости. Под давлением рук ткань кофточки стала влажной от сочащегося молока. Неудивительно, ведь она столько воды выпила, прежде чем смогла успокоиться и провалиться в спасительный сон. Зато острее полоснуло по сердцу чувство вины перед сыном – она тут молоком истекает, а он, возможно, в эту самую минуту исходит криком от голода, не давая покоя и няне.