Джордж поднял голову от раковины и взглянул в окно. Солнце налилось еще более густым золотистым оттенком и низко нависало над холмом, отбрасывая на лужайку перед домом длинные тени. Если б этот Бадди не сломал свою дурацкую ногу, мама была бы здесь, на кухне, готовила бы что-нибудь вкусненькое, к примеру, чили (не считая, разумеется, бессолевого кушанья для бабули), и они бы болтали и смеялись, а после ужина, возможно, даже сыграли бы в подкидного дурака.
Джордж включил свет, хотя на кухне вовсе не было так уж темно. Затем включил конфорку под сковородой с макаронами. Но мысли его непрестанно возвращались к бабуле, сидевшей в белом виниловом кресле, точно огромный жирный червяк в платье, с космами серо-желтых волос, беспорядочно спадающих на плечи, обтянутые розовым нейлоновым халатом. К бабуле, тянущей к нему слоновьи ручищи. Она хочет, чтоб он подошел к ней, а Джордж отступает и упирается спиной маме в живот.
Джордж замер – так поразила его эта мысль. Неужели это правда? Бадди говорил, что память всегда готова сыграть с человеком злую шутку. Неужели она действительно боялась?..
Да. Она боялась.
Властный, не допускающий возражений голос бабули:
И тогда бабуля опускала тяжелые руки, с которых, словно тесто, свисала серая морщинистая плоть, на лице ее расплывалась хитрая улыбка, и она говорила уже более миролюбивым тоном:
Итак, бабуля рожала детей и преподавала в школе, и врачи были посрамлены, и дедушка плотничал и получал все больше и больше денег, умудряясь найти работу даже во времена глубочайшей Депрессии, и в конце концов люди, как выразилась мама, «стали говорить».
Дети росли и обзаводились своими детьми, делая друг друга дядями и тетями; мама вышла замуж и уехала в Нью-Йорк с папой (которого Джордж совершенно не помнил). Родился Бадди, и после этого они переехали в Стрэтфорд, где в 1969 году родился Джордж. А в 1971-м отец погиб – его сбил пьяный водитель. Водитель, который за это угодил потом в тюрьму.
Когда у дедушки случился сердечный приступ и он умер, дяди и тети обменивались многочисленными письмами и телеграммами. Они не хотели отправлять мамочку в дом для престарелых. И она тоже туда не хотела. И все они знали – уж если бабуля упрется и чего-то не захочет, с места ее не свернуть. Бабуля хотела переехать к кому-то из своих детей и прожить там остаток своих дней. Но у всех у них были свои семьи, и никому не хотелось жить в одном доме с одряхлевшей и довольно капризной и противной старухой. У всех у них были семьи, у всех, кроме Рут.