Тот, кто хотел увидеть море

Мать, держа наготове следующую плетенку и наклонившись вперед, смотрела на хлеб, быстро исчезавший в глубине печи, там, где кажется, будто серый свод сходится со слегка приподнятым подом. Отец сделал короткое резкое движение кистью руки, и хлеб остался на поду, а лопата вернулась обратно еще скорее, чем скрылась в печи. Мать опрокинула вторую плетенку, лезвие начертало крест, лопата опять скрылась в печи… Вскоре работа пошла в более быстром темпе. Все движения были точно согласованны, будто ими управлял единый механизм.

— А что, если мне попробовать подавать вам хлебы? — предложил Гиймен.

— Нет, попробуешь, когда будем сажать следующую партию… Печь не так нагрета, как обычно, я предпочитаю не терять ни минуты, — держа лезвие в губах и не выпуская лопаты из рук, пробормотал отец.

Гиймен не настаивал.

Мать чувствовала, что капли пота выступили у нее на лбу, что пот стекает ей на грудь. Она все тем же размеренным движением опускалась или подымалась на цыпочки, чтобы снять с полок плетенки и выложить тесто на лопату. Никто не разговаривал. Только деревянная лопата шаркала по кирпичному поду, черенок стукал по подставке, да отец прерывисто дышал — других звуков не было.

Мать работала все в том же темпе, не думая, что делает. Все время она видела слезящиеся глаза мужа, где-то внутри у нее отдавался его дрожащий голос.

Она старалась что-то припомнить.

Когда все хлебы были посажены в печь, она выпрямилась и, держась за бок, подошла к двери. На улице все еще было темно. Прохлада, струившаяся с крыш в глубине двора, приятно освежала тело, словно прозрачной водой ополаскивала рот и горло.

Мать обернулась. Отец опять отирал пот, но в глазах у него уже не стояли слезы.

Теперь мать вспомнила: она уже видела, как он совершенно так же морщил подбородок, так же часто-часто мигал; она слышала, как дрожал его голос каждый раз, как он рассказывал ей о том времени, когда жил здесь со своими родителями, которых она не знала. Теперь она была твердо уверена, что в ее отсутствие отец плакал. Она поняла, что он оплакивал канувшую в вечность пору жизни, скорбел о прошлом.

У матери больно кольнуло сердце, и вслед за тем по всему телу разлилась другая, более мягкая, почти приятная боль. В первую минуту ей хотелось крикнуть мужу, что он эгоист, что ни о ком, кроме себя, он проливать слезы не станет. Она сдержалась. Она следила за ним, а он подошел к тестомесилке, разговаривая с Гийменом. Он действительно состарился, сильная усталость чувствовалась в каждом движении его тела, в каждой черточке его лица.

Тогда мать взяла ведро и вышла во двор. Из крана, нарушая тишину ночи, потекла вода; мать нагнулась, подставила руки под ледяную струю и как следует смочила себе лицо.

Когда она вернулась с полным ведром, мужчины подготовляли следующую печь.

Мать остановилась на пороге. Несколько раз она быстро втянула воздух, затем уже вздохнула медленнее и глубже. Отец обернулся. Их взгляды встретились, и ей показалось, будто муж улыбается. По тому, как он сморщил лицо, она поняла, что он тоже вдыхал аромат свежевыпеченного хлеба, к которому примешивался запах горящего сухого дерева.

45

Ночь прошла быстро. У Гиймена, сметливого и привычного к физическому труду, работа спорилась.

— Из тебя вышел бы хороший подручный, — сказал отец.

Мать несколько раз спрашивала мужа, не очень ли он устал, но он только усмехался:

— Ты что, воображаешь, будто я так стар, что уже и в пекари не гожусь?

Однако по его лицу видно было, как он устал. Мать все время поглядывала на него, прислушиваясь к его учащенному дыханию, временами похожему на хрип.

В восемь утра пришел Вентренье. Он поблагодарил их.

— А как будете распределять хлеб? — спросил отец.

— Вот в том-то и дело, что не знаю, — сказал Вентренье со смущенным видом.

— Как не знаешь? Ты, может, думаешь, что мы еще и продавать будем?

Вентренье почесал подбородок и повернулся к матери.

— Я не думал, что вы проработаете всю ночь, — сказал он, — и собирался вас просить…

Отец перебил его:

— Ишь ты, какой прыткий, ты, видно, нас с женой за богатырей считаешь! Это что же — и днем и ночью? Смеешься, нам уже не по двадцать лет.

— Да, видно, придется мне что-то другое придумать.

Он вышел во двор, постоял, вернулся обратно и спросил:

— У вас еще на сколько времени осталось?

— Право, не знаю, — ответил отец. — Думаю еще одну печь сделаем.

— А две не могли бы? — робко спросил Вентренье. — Работают только три булочные. При распределении хлеба подымется такая сутолока. Обязательно надо подыскать людей, да таких, чтобы можно было на них положиться.

Он ушел. Гиймен, который только что отнес корзину с хлебом в булочную, вернулся в пекарню.

— У булочной, должно быть, много народу стоит — барабанят в дверь и в ставни, галдят.

— Вот увидишь, это еще все на нашу голову, — заметил отец.

— Пойду посмотрю, что там делается, — сказала мать. — Никто ведь не знает, что хлеб пекли мы.

— Посмотри, не стоит только выходить на улицу, — заметил отец, — ступай на второй этаж, из окна в коридоре все видно.