Тот, кто ловит мотыльков

Перед тем как уйти из коттеджа, они снимали схему. Не слишком-то удобно – но оставлять ее постоянно на виду было нельзя. Рабочие материалы на то и рабочие, чтобы посторонние к ним доступа не имели. Илюшин прятал трубу ватмана в шкаф.

Труба, труба… Может, кто-то спрятал так же в шкаф и Баренцеву? В Алабушеве наверняка есть подходящие шкафы, он ведь обходил дома и видел. Шкафы, шкафы, шкафы… за заборами тянутся шкафы, в них живут люди. Жива Баренцева или нет? Может быть, она хотела всех запутать и потому спряталась в шкаф – как маленькая девочка во время игры в прятки? Маленькая девочка, которой доставляет удовольствие дразнить окружающих. Спряталась, свернулась клубочком и уснула, а ее все ищут, ищут, ищут…

– Серега! – Макар стоял над ним и тряс его за плечо. Бабкин тряхнул головой и проснулся окончательно.

– Ого. Задремал.

– Не задремал, а выключился. Сидел-сидел, таращился, потом смотрю – уже храпишь. Подъем, дорогой товарищ! У нас с тобой еще две недели записей не отсмотрены.

Глава 6. Таволга

1

Маша не знала, поговорила ли Беломестова с бабушкой Ксении, как обещала. Не хотелось и выяснять. Встав очень рано, она работала до полудня и поняла, что пора сделать перерыв, когда не смогла с первого раза правильно написать имя Крота – Фредерик.

Она заглянула к Ксении. К счастью, встретила ее не Тамара Пахомова, а сама девочка, но составить компанию на прогулке отказалась.

– Дел много. Давайте завтра!

Маша, подумав, отправилась к Колыванову.

По дороге ей попалась Кулибаба, бредущая своей невообразимой походкой в неизвестном направлении. К Маше она повернулась своей большой, как ведро, головой, не ответив на приветствие, и долго провожала ее взглядом.

Обычно Маша составляла мнение о людях неторопливо. Она всегда давала человеку шанс исправить и первое впечатление, и второе. К ее собственному удивлению, за то недолгое время, что она провела в Таволге, ее отношение к соседям обозначилось вполне недвусмысленно.

Колыванову она от души симпатизировала. Беломестову уважала, что не мешало ей ждать от Полины Ильиничны подвоха. К обоим Бутковым испытывала нечто вроде враждебной брезгливости, как к тараканам, способным кусаться. Пахомова-старшая вызывала бы в ней живейшую неприязнь, если бы не Ксения. В свете истории с погребом Машины чувства были сродни сомнениям человека, который вглядывается в черную чешуйчатую рептилию, пытаясь разобрать, есть ли у нее на голове желтая «корона» безобидного ужа или это гадюка.

Об Аметистове, едва познакомившись, Маша подумала: «Проходимец». Десять минут общения заставили ее внести уточнение в эту лаконичную характеристику: «Проходимец со сдвигом».

И только одного человека в Таволге Маша по-настоящему боялась – старуху Кулибабу.

Кулибаба не была высокой, но производила впечатление огромной, как великанша. Природу этой иллюзии Маша не могла объяснить. Широкая, плечистая, с очень длинными руками и ногами, она двигалась, будто шла на ходулях; при необходимости эта ходьба могла быть очень быстрой, в чем Маша убедилась, наблюдая, как Кулибаба ловит сбежавшую курицу. Когда беглянка оказалась в огромных лапах, Маша с содроганием ждала, что птице у нее на глазах свернут голову. На непроницаемом лице старухи ничего не отразилось. Она сунула курицу под мышку, точно сумочку, и убрела, раскачиваясь, сопровождаемая паническим квохтаньем пленницы.

Кулибаба была молчалива. Когда Татьяна привела к ней Машу, старуха пробурчала что-то неразборчивое и отвернулась. Над вдовьим горбом жидкий седой хвостик был перехвачен розовой резинкой.

Кулибабу в Таволге не то чтобы недолюбливали, но определенно держали в памяти, точно камень в кармане, что она не выросла здесь, а переехала из Украины вместе с матерью и отцом, когда была подростком. Были ли у нее муж и дети, Татьяна не знала.

И не хотела знать. Маша, от природы склонная вглядываться в мир с широко раскрытыми глазами, пыталась представить, каково это – свести свою жизнь к одному лишь хозяйству. По большому счету, Татьяна не интересовалась ничем, кроме своих драгоценных кур. Не осматривалась, не изучала своих новых соседей. Она была бы последним человеком, обнаружившим, что в заколоченном доме покойницы отчего-то цветет герань. Но даже узнай Татьяна об этом, новость не вызвала бы отклика в ее уме. Она практиковала нечто вроде осознанного закукливания.

Разумеется, и о старухе Кулибабе ей нечего было рассказать.

Маша залезла в Яндекс и выяснила, что странная фамилия образована от кульбабы – цветка, напоминающего одуванчик: желтого, мелкого, неприметного, цветущего до поздней осени. Википедия обзывала его сорной травой. «И луговым сорняком, луговым сорняком!» – сказала про себя Маша.

Кулибаба казалась ей стихией, а не человеком. Снесет на полном ходу или попросту ладонью прихлопнет, точно мошку, – и не заметит. Встречая ее на улице, Маша всегда здоровалась. Старуха молча шла мимо, белесые глаза за толстыми стеклами очков смотрели бесстрастно, как у идола. Очки на ее желтом загрубелом лице видеть было так же неожиданно, как если бы Маше попался дуб в монокле.