Тот, кто не умеет прощать

— Настя, расскажи мне о маме. Как я вижу, между вами нет взаимопонимания?

— Это мягко сказано! — усмехнулась Настя. — Я бы мечтала, чтобы она не была мне родной, но мы с ней так похожи, что и генетическая экспертиза не нужна. Внешне похожи, — добавила она, — характеры у нас совсем разные.

— Расскажи мне о ней, — попросила я, прекрасно понимая, что история будет долгой. Но в душе я уже приняла решение взяться за это дело, поэтому никуда не спешила, пытаясь выведать максимально полную информацию.

— Да что там рассказывать! — Настя передернула плечами. — Я уже лет в девять поняла, что моя мать — плохая женщина, и вовсе не обязаны мать и дочь друг друга любить.

— Она плохо относилась к тебе?

— Да она никак ко мне не относилась. Знаете, как читаешь в книжках про дворянские семьи, когда няньки на полчаса в день ребенка приводили к родителям. У нас было точно так же, только меня приводили не раз в день, а раз в неделю. Я с детства с нянями да гувернантками… Мамаша даже с днем рожденья меня не удосуживалась поздравить. Представьте, полный дом гостей, шарики, артисты, а мама в это время в очередном СПА зависает. Просто игнорила меня, как будто я — пустое место. Я думала, так и положено. Но потом, когда пошла в школу и завела подруг, увидела, что у них в семьях совсем все по-другому. Мамашки постоянно в школе торчат, одноклассники жаловались, что житья нет от материнской опеки. А я не понимала, как это? Моя мать была каким-то абстрактным, почти мифическим существом. Вроде есть, а на самом деле можно сказать, что и нету. В общем, лет в восемь я попыталась решить этот вопрос. Подошла к ней сама и спросила: «Мама, почему ты меня не любишь?» Вы знаете, она так удивилась, будто не родная дочь с ней заговорила, а стол или стул. Спросила, кто разрешил ее беспокоить. Ну, я развернулась и ушла. Так мы с ней и разговаривали почти с тех пор. Папа переживал из-за этого, пытался что-то наладить, но у него времени на семью всегда не хватало, поэтому от его попыток толку не было.

— Это, конечно, странно, — сказала я, — но всякое бывает. Бывает, матери лупят детей и как только не измываются. А твоя, может быть, просто холодная женщина?

Настя ответила не сразу, обдумывая мои слова.

— Да нет, холодной женщиной ее никак не назовешь! Видели бы вы, как она с Виталиком ворковала и с другими мужиками… за папиной спиной. Вообще, она ненавидела только меня и папу. К остальным вполне ровно относилась.

— Папу? — переспросила я, немало удивившись.

— Да, папу. Думаю, его она ненавидела не меньше, чем меня, а может, и больше. Потому что меня хотя бы можно было сбагрить с глаз долой, а его нужно было терпеть.

— А с папой у тебя какие отношения были?

— С папой… — снова в Настиных глазах заблестели слезы. — С папой очень хорошие. Хоть я его и мало видела, но было понятно почему. Он все время в делах, в работе, встречи, поездки… Но когда у него выдавалась минутка, он всегда старался со мной время провести. И даже если был в отъезде, по скайпу утром и вечером звонил, иногда просто два слова сказать: «Хорошего дня» и «Спокойной ночи».

Настя всхлипнула и вытерла слезы рукавом джемпера.

Я подала ей салфетки.

— А как к твоему папе остальные относились? Ну, там обслуга, подчиненные, друзья-приятели…

— Все относились к нему хорошо! Все, кроме нее, — пожалуй, слишком категорично заявила Настя.

— А в чем это у нее выражалось по отношению к отцу?

— На людях она держалась, как нормальный человек. Но стоило им оказаться без посторонних, сразу тон меняла, молчала, если спрашивал, отвечала нехотя. Ну, как сказать, в чем выражалось… Если тебя терпеть не могут, то выражают всем, чем могут…

С этим трудно было поспорить.

— Ну что ж, подведем итог, Настя, — резюмировала я. — Ты считаешь, что твоя мать убила твоего папу и подставила своего любовника — хорошего парня Виталия.

Девушка с прищуром посмотрела на меня, пытаясь угадать, не иронизирую ли я. Но я было настроена по-деловому.

— Я уверена, что это не Виталик. И не только потому, что хорошо к нему отношусь. Ну не стал бы он так убивать папу, зачем ему брать ружье, он бы мог…

— Одним мизинцем, — перебила я ее, — это я уяснила.

— А она… думаю, она очень даже могла его застрелить, только ждала подходящего случая, чтобы было на кого вину свалить.

— А что Виталий говорит следователю?

— Он не признается ни в чем. Утверждает, что папа уже был убит, когда они приехали.

— Так… А мама?

— Она, представьте себе, говорит, что была подшофе после банкета, а потом на фоне шока толком ничего не помнит, в голове все помутилось. Мол, она задержалась в холле и, когда вошла в гостиную, Виталий уже стоял над телом папы. То есть напрямую не обвиняет, но все понятно.

— А что за ружье? Откуда оно взялось?