«Суббота, 22 июля, началась для меня как всегда — ничего необычного. Солнце светило вовсю, и день — в смысле погоды — обещал быть прекрасным. Сейчас мне это кажется странным вдвойне, потому что утром я и представить не мог, чем он закончится. Никаких особых планов у меня не было. Помню, около трех Юджин спросил, не хочу ли я сыграть в теннис, поскольку гостей в доме не было и у него оказалось свободное время. Я отказался — сам не знаю почему. Потом пытался дозвониться до Терезы, но ее мать сказала, что ее нет и вечером тоже не будет, что она вернется не раньше полуночи. Меня грызла ревность — мне было все равно, с кем она — с кем-то одним или с друзьями, я все равно ужасно ревновал. Я решил на следующий же день поехать в Нью-Йорк — несмотря ни на что, даже если мне будет не попасть в дом, — его закрыли на лето, и мебель в чехлах, и шторы на окнах опущены. Я бы позвонил Терезе, упросил бы ее поехать со мной. Мы могли бы пожить несколько дней у нас в доме или снять номер в гостинице. Мне хотелось объясниться с ней начистоту, а поездка в Нью-Йорк могла бы показаться ей заманчивой. Я бы и раньше уехал, только отец настоял, чтобы я обязательно „переговорил“ с каким-то парнем по фамилии Бампстед, который проводил отпуск по соседству с нами и должен был заехать. Отец сказал, что он бизнесмен, что ему всего тридцать. Думаю, отец решил, что поскольку этот Бампстед такой молодой (!), то ему будет легче обратить меня в свою веру, в смысле — убедить и меня посвятить себя, всю свою жизнь бизнесу. Он должен был приехать к нам на следующий день, но, конечно, не приехал — из-за того, что случилось».
Дальше шел текст, написанный от руки:
«А я в тот день думал о более значительных вещах. Хотел „подвести итоги“, как выразился Моэм в одной из своих книжек, которую я прочитал. Правда, у меня из этого мало что получилось. Я читал рассказы Моэма (очень хорошие!). Там на протяжении всего нескольких страниц героям открывается, можно сказать, весь смысл существования. Вот и я пытался понять, в чем состоит смысл моей жизни — если вообще он есть, что вовсе не обязательно. Я пытался решить для себя, чего я хочу от этой жизни, но выходило, что я хочу только Терезу, потому что, когда я с ней, я счастлив, да и она, кажется, тоже, и я подумал, что если мы будем вместе, то сумеем понять, в чем смысл жизни, что такое счастье и что это значит — совершенствовать себя. Знаю лишь, что я хочу быть счастливым, и считаю, что каждый должен иметь на это право и не обязан подчинять себя кому-либо или чему-либо, если это ему навязывают. Это, по-моему, касается прежде всего права строить жизнь по собственному разумению, но…»
«Но» было перечеркнуто, и дальше снова шел печатный текст.
«Помню, после ланча, на котором, кроме нас, присутствовал мамин приятель Тэл, отец завел разговор о том, что необходимо починить семейную реликвию — старинные часы в нижнем холле. Он говорил об этом постоянно, но так ничего и не предпринимал. Местным мастерам он не доверял, а отправлять часы в Нью-Йорк тоже не хотел. Все эти разговоры мне давно надоели. Матери и Тэлу было весело, они перемывали косточки своим общим знакомым.
После ланча я слышал по спаренному телефону, как отец в библиотеке орет на кого-то в Токио. Я положил трубку и решил дождаться его в холле — отец предупредил, что у него ко мне разговор. Оказалось, он просто хотел сказать, что в шесть часов ждет меня в библиотеке, как будто не мог сообщить мне об этом за ланчем! Я разозлился и ушел к себе, а мать и Тэл пошли играть в крокет.