Тот, кто убьет

На бегу я говорю себе расслабиться. Забыть о них. Притвориться, как будто их нет на свете. Я пробегаю круг и едва успеваю заживиться к его окончанию.

Темноволосый подходит ко мне и разглядывает мою грудь. Синяков нет.

Тут подходит Охотник, в руках у него что-то вроде дубинки. Я гляжу на Селию, но она смотрит в землю.

Когда он заканчивает, я остаюсь лежать. Дубинка была странная. Кажется, у меня ничего не сломано, но самочувствие странное.

Темноволосый подходит и встает надо мной.

— Заживиться можешь? — спрашивает он. — Встать можешь?

Да, встать я могу. Я встаю на колени, но тут у меня все начинает кружиться перед глазами, и я ложусь опять — лежать так хорошо.

Когда я открываю глаза снова, передо мной сидит на корточках Селия.

Я спрашиваю ее:

— Уехали?

— Да.

— Я полежу здесь.

— Да.

День близится к вечеру, и я полностью исцелился. Я получаю добавочную порцию рагу и хлеба. Селия молча смотрит, как я ем.

Я говорю:

— Типичные Белые Ведьмы. Добрые, нежные, сострадательные натуры.

Селия не отвечает.

— Я бы не возражал, но ведь я на них даже не плюнул.

Селия все молчит, и я захожу с другого боку.

— Вряд ли это так важно; Предводитель Совета приехать не потрудилась.

— А ты знаешь, кто был тот блондин?

Я пожимаю плечами.

— Это Сол О’Брайен. Его недавно назначили исполняющим обязанности Предводителя Совета.

Я киваю. Интересно, значит, дядюшка Анны-Лизы попер в гору.

— А кто был тот Охотник?

Селия коротко усмехается. Я даже перестаю есть, чтобы взглянуть на нее.

— Я думала, ты знаешь. Это был Клей.

— А! — Значит, меня приезжал проверять главный Охотник. — А другой, темноволосый? Он кто?

— Сказал, что его зовут мистер Уолленд. Я его раньше не видела.

Я приканчиваю рагу и досуха вытираю миску остатками хлеба. Потом отодвигаю ее и говорю:

— Я решил дать вам выиграть все поединки, чтобы вы не позорились.

— Очень заботливо с твоей стороны.

— Только едва ли их это впечатлило. Мои проигрыши. Если уж я не могу побить даже вас, куда мне тягаться с Маркусом.

— Возможно.

— И я даже не пытался ударить Клея.

— Мудрое решение.

Я тоже так думаю, хотя, знай я тогда, что это он…

— Что? — спрашивает Селия.

Не знаю… я не знаю, что думать о Клее, и поэтому говорю:

— Он убил Сабу — мать Маркуса.

Селия кивает:

— Да, а Саба убила его мать.

Я киваю.

— Твоя мать… — Селия произносит эти слова и умолкает. Я даже не смотрю на нее, чтобы не спугнуть: она явно балансирует на грани какого-то признания, как акробат на туго натянутом канате. — Твоя мать спасла однажды Клею жизнь. Его сильно ранил кто-то из Черных, яд разъедал ему плечо. Твоя мать была единственной, кто мог его спасти. Без ее помощи он бы умер.

Я по-прежнему не смотрю на Селию. Да и что я могу ей сказать?

— У твоей матери был исключительный целительский Дар. По-настоящему исключительный.

— Бабушка говорила. — Хотя эту историю она мне никогда не рассказывала.

— Их интересует твоя способность к самоисцелению.

— И? — Теперь я смотрю на Селию в упор.

— Теперь, я думаю, ты исцелился достаточно для того, чтобы помыть посуду.

Бабушка

После Освидетельствования проходит несколько месяцев; режим дня все тот же, что и всегда. Приходит осень, ночи становятся длиннее, и это хорошо. Зима. Снег. Ветер. Я сильнее, чем всегда. Дождь мне не помеха. Мороз я обожаю. Кожа на ступнях моих ног ороговела.

Снег тает, но кое-где в лощинах еще лежит. Солнце уже понемногу греет, хотя приходится долго стоять на одном месте, чтобы это почувствовать.

До моего семнадцатого дня рождения остались месяцы, не годы.

Селия никогда не заговаривает о моем семнадцатилетии. Я часто спрашиваю ее об этом, но она не отвечает.

Как-то днем я в доме пеку хлеб. Селия сидит за кухонным столом и пишет.

Я снова задаю ей все тот же надоевший вопрос:

— На день рождения я получу три подарка или нет?

Селия не отвечает.

— Если вы хотите, чтобы я убил Маркуса, мне нужен мой Дар.

Она продолжала писать.

— Кто даст мне подарки, бабушка?

Я знаю, что меня к ней и близко не подпустят, ни за что на свете.

Селия поднимает голову, открывает рот, как будто хочет сказать что-то, и снова закрывает.

— Что?

Она кладет ручку на стол.

— Твоя бабушка.

— Что?

— Месяц назад она умерла.

Что? Месяц назад!

— И вы забыли мне об этом рассказать?

Они говорят мне только то, что считают нужным, так откуда мне знать, правда это или нет?

Я швыряю тесто на пол.

— Я вообще не должна была тебе об этом говорить.

Значит, Селия обо мне позаботилась, а откуда мне знать, что это не очередная ложь? Но бабушка точно умерла. Это-то правда. Ее убили или заставили покончить с собой, и с остальными так же расправятся, когда только захотят.

— А Арран?

Бессмысленный взгляд.

Я пинаю стул, хватаю его и грохаю им об пол.

Они всегда будут делать, что захотят, и убивать, кого захотят, и я ненавижу их за это, ненавижу, ненавижу. И я еще раз с грохотом опускаю стул на пол.

— Будешь продолжать в том же духе, придется мне тебя запереть.

Я швыряю стул и с воплем кидаюсь на Селию. В себя я прихожу уже в клетке, скованный по рукам и ногам.

Визитеры