Тот, кто убил лань

— Крепись, дад! Крепись! — сказал он. — Будь мужчиной, собери последние свои силенки! Мы пойдем с тобой в город, там я разыщу лекаря и предложу работать на него от зари до зари. А за это он подлечит тебя, и ты когда-нибудь вернешься в Апсны, вновь увидишь родные места... Ты будешь жить, сынок...

Пошатываясь, я поплелся вслед за отцом, цепляясь за его одежду, чтобы не упасть. Много черных дней видел я уже тогда в своей жизни, но ничего не помню тяжелее этого пути. Мы шли долго, а когда я падал, отец поднимал меня и нес на руках. Только к полудню добрели мы наконец до города. Но надежды отца не сбылись: мы не нашли там ни доброго лекаря, ни работы.

Помню, присели мы на ступеньках у входа в какой-то большой дом, и отец с тоской произнес:

— Горе мне! Ведь причина твоей болезни — только голод... — Он замолчал и застыл в глубоком раздумье, потом стал горестно разводить руками и что-то шептать про себя; впервые я увидел на глазах отца слезы. Подумай только, слезы на глазах абхаза! Я с трудом расслышал слова: "Нет, нет... Я не решусь на это. Я... не смогу..." Низко опустив голову, отец продолжал думать о чем-то. Вдруг он схватил меня за руку и увлек за собой в переулок. Усадив меня здесь, он сурово сказал:

— Вот что, дад! Сиди здесь и не смей вставать и глядеть в мою сторону. Я сам приду за тобой. — И скрылся за углом.

Некоторое время я послушно сидел в одиночестве, глядя на прохожих. Но с каждой минутой во мне росло беспокойство — на что решился отец? Почему так сердито разговаривал со мной, как никогда раньше? Почему оставил здесь одного? А вдруг он не вернется?.. Я не мог, не в силах был подавить в себе тревогу, прошел к углу переулка и стал подсматривать, что там происходит.

Я увидел отца у подъезда, на ступеньках которого мы недавно сидели. Только теперь он уже не сидел, а стоял, вглядываясь в снующих мимо прохожих. То он как-то униженно улыбался, то вдруг сурово сдвигал брови и беззвучно шевелил губами.

Высокая женщина медленно приближалась к отцу. За ней шла служанка, держа большую сумку с продуктами. Когда они подошли к подъезду, отец попытался протянуть к ним руку. Но с рукой что-то случилось. Он силился поднять ее, а она опускалась, словно отяжелела. Важная госпожа сделала шаг к нему, а отец вдруг отвернулся. Она пожала плечами и отошла. И тогда я понял: мой отец решился просить милостыню и хочет скрыть это от меня... Как ни был я мал, мое сердце сжалось от боли и к горлу подкатил комок...

Я видел, как отец пропустил еще несколько прохожих, столь же неудачно пытаясь протянуть к ним непослушную руку, опускавшуюся, как только они приближались. На лбу его выступили капли пота, бледное лицо поминутно искажалось. Мне стало страшно. То хотелось броситься к нему, то бежать прочь, но я не мог ни двинуться, ни оторвать от него глаз. Неожиданно его заслонила от меня тучная фигура нарядного турка в красной феске.

Поравнявшись с подъездом, турок остановился и стал пристально разглядывать отца. Он словно чего-то выжидал, перебирая толстыми пальцами четки. Отец опустил глаза, рука его сделала едва уловимое движение и замерла. Турок, не спеша достав из кармана бархатный мешочек, встряхнул его. Раздался звон монет.

Я увидел, как лицо отца вдруг искривилось, потом побагровело, и рука его, будто преодолевая неимоверную тяжесть, медленно поднялась и потянулась было к турку, но снова опустилась, словно под какой-то невидимой стопудовой тяжестью. Не сводя глаз с отца, турок высыпал на свою ладонь несколько золотых монет и ухмыльнулся, обнажив крупные белые зубы.

Лицо отца стало белым, словно его осыпали мукой. Издав слабый крик, он схватился за сердце и всем телом рухнул на землю.

Турок пошел дальше. Появился полицейский и, чтобы тело отца не мешало прохожим, столкнул его с тротуара в канаву...

Помню запущенное старое кладбище — там какие-то люди предали земле прах моего несчастного отца, так и не протянувшего руки за милостыней. Перед тем, как опустить отца в могилу, кто-то обратил внимание на висящий на груди покойного тщательно обшитый мешочек. Его вскрыли. В мешочке оказалась горсточка земли, драгоценной земли нашей родной Апсны...

Голос старого Аайсы прервался. Прошло несколько минут молчания, прежде чем он закончил свое скорбное повествование:

— Наши махаджиры, покидая родную землю и оставляя здесь все, что было дорого их сердцу, все же захватили с собой из Апсны два сокровища, отнять которые у них не мог никто на свете. Этими сокровищами были достоинство и любовь к родине.

Амра.

Перевод автора

— Самое лучшее в жизни — хорошая жена, а самое плохое — плохая жена, — начал свой рассказ Дамей Арлан, стодвадцатилетний колхозный пастух.

Дамей любил поговорить о женщинах и горячо спорил, если кто-нибудь отзывался о них не совсем почтительно. Вот какую историю поведал он нам на этот раз.