Тот самый

К ночи нам удалось вернуться незамеченными. У мамы был сложный день: она занималась репетиторством, преподавая литературу. Мама старалась брать учеников, когда нас не было дома. Может быть, она стеснялась нас, худощавых и бледных, может быть, у неё были другие причины. С её учениками мы пересекались редко. Иногда мама подрабатывала в библиотеке: она помогала составлять библиографические пособия. Я знал, что у нас остались накопления от бабушки, но мама предпочитала не обсуждать с нами финансовые вопросы, считая нас маленькими несмышлёными детьми.

Я сунул грязную рубашку и рваные джинсы на дно бельевой корзины, прикрыв их другими вещами. За мной по кафельной плитке тянулась крохотная цепочка капель воды. Сейчас я играл роль жертвы, а мама – хищника, который ловко отыскивал следы добычи. Хищник таился в темноте и выжидал: ему незачем спешить. Он уже удерживал взглядом будущую жертву, и когда та угодит в его когтистые лапы – вопрос времени. Мама, как и хищник, умела выжидать и подбирать моменты, чтобы поймать нас с поличным. Она едва не застала меня, когда я выходил из ванной комнаты. Темнота сыграла мне на руку, поэтому я быстро пожелал маме спокойной ночи и шмыгнул к себе в комнату. Взбучку удалось оттянуть до утра. Интересно, приходилось ли Киру прятаться так, как мне, или его семью мало интересовали подобные шалости? Он выглядел независимым, как человек, которого не беспокоили такие глупости, как запачканная рубашка. «Когда-нибудь», – пообещал себе я. – Это тоже не будет меня беспокоить».

За завтраком мы встретили маму с зелёными лицами. Чтобы задобрить её, я приготовил кофе, а Алиса накрыла на стол. В стеклянной вазе стояли свежие ромашки, сорванные утром. Несколько белых лепестков упало на скатерть. Тревожно переглянувшись с Алисой, я наколол на вилку горелую яичницу. Внутри меня медленно сжималась и разжималась пружина.

– Это я винова… – с Алисой мы заговорили одновременно.

Два переплетённых между собой голоса объединились, чтобы смягчить наказание.

Алиса всегда пользовалась своим положением старшей сестры, но сейчас она не пыталась сбросить вину на меня, и я приподнял брови от удивления.

Завтракали мы молча. Мама не требовала объяснений: она вообще ничего в тот день от нас не требовала. Когда она не сделала ни глотка из кружки с заваренным мной кофе, я понял, что всё действительно было плохо. Мама наказала нас недельной работой в саду. Если бы она сказала нам перерыть весь сад, мы бы сделали это без малейших возражений. Алису в качестве наказания мама заставила прочесть книги по школьной программе, меня же она об этом не просила, зная мою любовь к книгам. Чтобы по-настоящему наказать меня, нужно сжечь все книги в доме.

К концу недели ранка на коленке практически затянулась, стала гладкой и светло-розовой, но я не давал ей зажить. Всё время отковыривал корку, пока кровь не появлялась на пальцах. В тот жаркий день мне было легко и свободно, и я не хотел терять это чувство. Думая, что воспоминания сойдут вместе с зажившей раной, я не позволял ей затянуться.

Через несколько дней упорных работ в саду под палящим солнцем мама смилостивилась над нами. Отработав наказание, я мог не чувствовать вину, но она всё ещё жила у меня в душе. Я так и не понял, за что именно испытывал вину: за испорченную рубашку, за проявленную глупость или за мимолётное ощущение радости, которой не было места в нашем доме.

Однажды я сидел на крыльце, выходящем во внутренний двор, с раскрытой книгой на коленях. Мысли не могли зацепиться ни за одну напечатанную букву: я витал в мечтах, но механически перелистывал страницы. Я не заметил, как мама подсела ко мне. Она внимательно оглядела меня, задержавшись взглядом на разбитой коленке, и поджала губы. Когда она делала так, её лицо становилось озлобленным. Подсознательно я чувствовал, что сейчас она собирала все мысли, чтобы придать им форму. Форму, которую я беспрекословно должен буду принять.

Я рассказал маме о прогулке в парке, о новом друге и о его велосипеде, о зелёнке и о той минутной радости, которая посетила меня. Я говорил отстранённо и сухо, словно это всё случилось с кем-то другим, а я только фиксировал события.

– Ты помнишь, что случилось с Икаром?

Я молча кивнул. В моей жизни был период, когда я с утра до ночи зачитывался мифами Древней Греции.

– И что же с ним случилось, Матвей?

Назидательный строгий голос не сулил ничего хорошего, поэтому я заранее заготовил несколько ответов, чтобы парировать любое нападение в мою сторону. Мама, словно самолёт, пикировала, не боясь задеть меня железными крыльями. Мне оставалось только зажечь сигнальные огни и надеяться, что обойдётся без жертв.

– Он поднялся слишком высоко в небо, и воск, скрепляющий перья на крыльях, стал плавиться, и Икар упал в море. Погиб.

– Почему это произошло?

Снова наводящий вопрос. Она хотела посеять в моей душе зерно сомнения и внушить, что я сам пришёл к этому выводу.

Я проследил взглядом за тонким пальцем: острый ноготь колупал чешуйки взбухшей от дождя краски.

– Икар хотел взлететь к солнцу.