Тот самый

День, когда мама решила устроить вражду с тараканами, выдался особенно солнечным даже для южного городка. Я шёл по краю велосипедной дорожки. При полуденной жаре парк с неброским памятником жертвам войны казался вымершим. Памятник на пьедестале, потемневший и загаженный голубями, выглядел чёрной тенью, и мне чудилось, будто раскалённый воздух над ним дрожал, поднимаясь от нагретого асфальта. Ничто вокруг нас не двигалось. Велосипедная грунтовая дорожка через несколько километров сменялась землёй. Поваленные сучья деревьев преграждали любые пути, поэтому велосипедисты появлялись здесь редко. Колёса тонули в грязи или буксовали в сухой траве, которая прорастала по бокам от вытоптанной колеи. Узкая тропинка выходила к обрыву, обрамлённому полем. Сюда часто приходили школьники всех возрастов, чтобы выпить пива или просто побыть наедине с собой. Мы натыкались на пустые бутылки, окурки, разбросанные в грязи, и целлофановые пакеты.

На этом пустыре я выкурил первую в жизни сигарету, позорно подавившись дымом на глазах у всех.

Мы брели по обе стороны от колеи, глядя под ноги, и играли в слова. Ветви деревьев укрывали нас от жаркого солнца. Моя кожа до сих пор не привыкла к солнечным лучам, она будто бы отторгала солнце: загар, не успев появиться на бледной коже, тут же слезал. Я стащил бейсболку с головы Алисы и надел её на себя, перевернув козырьком к затылку. Рубашку, заляпанную мороженым, пришлось снять и повязать на бёдра, чтобы спрятать пятно. Когда нам надоела словесная перепалка, Алиса остановилась и упёрлась руками в бока. Я знал это настроение Алисы, граничащее между настоящей скукой и пустыми капризами, и всячески старался его избегать.

– Отстойное лето!

– Бывало и хуже…

– Это ты про то лето, когда я сломала руку? Да уж… И всё равно скучно. Мне здесь не нравится.

– Стоит меньше зависать дома и хотя бы иногда разговаривать с одноклассниками, – беззлобно отозвался я, срывая сухую травинку.

– Фигня, они все тупые. Сам-то чем лучше, Матвей?

Спорить было бессмысленно. Я путешествовал, не выходя из комнаты. Стопки книг едва ли не заменили мебель у меня в спальне. Я ничего не умел делать так хорошо, как читать. Я гулял вместе с Диккенсом по узким улочкам Лондона, чёрным от копоти, блуждал в тёмном лесу с Вильгельмом и Якобом, отыскивая хлебные крошки. Однажды я потерпел кораблекрушение с Дефо и выживал на острове вместе с Голдингом, дрожа при виде отвратительной свиной головы. Я проживал несколько жизней одновременно: я умирал и снова воскресал, пока другие гоняли мяч на стадионе и курили за школой, пробуя первый дым на вкус.

– Ничем. Только я не ною об этом на каждом шагу. Может, по фисташковому мороженому?

Мне не хотелось говорить о том, что мы не вписывались в маленький мирок южного города. Я верил, что если не разговаривать об этом, всё само собой когда-нибудь образуется, и мир примет нас со всеми вытравленными и невытравленными тараканами. Если в доме возможно избавиться от противных насекомых, изгнать их из головы – трудно и неоправданно.

– Ты уже съел две порции! Скоро и километра не пробежишь. – Алиса улыбнулась и протянула руку, пытаясь схватить меня за щёку. На самом деле я был всё таким же худощавым, как и в детстве, но Алиса любила приписывать мне несуществующие изъяны.

Я увернулся и едва не зацепился за корень, торчащий из-под земли. Поднял голову и увидел велосипед, мелькнувший между деревьев как тень. Тропинка, ведущая к обрыву, резко поворачивала вправо, а колея из затвердевшей грязи осложняла путь. Обычно велосипедисты возвращались в парк, как только специальная дорожка сменялась землёй. Я оттолкнул Алису в траву и почувствовал тупую боль в левом боку. В глазах потемнело, а небо растеклось синей кляксой: теперь оно было не над головой, а прямо у меня перед носом. Я быстро моргнул, пытаясь привыкнуть к такому раскладу, и постарался сделать шаг. Только тогда я понял, что небо никуда не делось, просто я упал в траву. Коснулся локтя и тут же стиснул зубы от боли: на пальцах осталась кровь. Любимая рубашка была уничтожена грязью, потом и кровью. Я лежал и представлял реакцию мамы: она молча вздёрнет тонкую бровь и попросит меня кинуть рубашку в стиральную машинку. Чем спокойнее будет тон, тем злее будет мама.

– Совсем рехнулся? – услышал я у себя над головой. Звонкий голос, проникая сквозь кожу, передавался по нервным импульсам прямо в мозг. – Чего под колёса бросаешься? Жить надоело?

Голос не переставал задавать вопросы, а я всё ещё глядел в небо, иногда погружаясь в темноту от медленного моргания.

– Ничего страшного, – наконец услышал я Алису. – Это его пятнадцатая попытка свести счёты с жизнью. На этот раз почти получилось!

– Эй! – возмутился я, но собственный голос получился чужим и далёким.

– Всё-таки шестнадцатая?

Я хотел было напомнить, что несколько секунд назад героически спас жизнь Алисы и теперь, как минимум, мне полагалась двойная порция фисташкового мороженого, а не язвительные шутки, которые вовсе не подходили моему новому облику героя.