Тот самый

– А почему мне должно быть не плевать? – перебил мои мысли Гера. – Я эту хрень к себе не приглашал, и только справедливо будет, если другие хапнут того же дермеца, что и я. Вот если бы её к Лёльке послать, – он мечтательно вздохнул. – Это моя бывшая, – поднявшись, он самовольно залез в холодильник, но лишь тоскливо вздохнул: спиртного больше не было, а где стоит "Арктика", я говорить не собирался. – Ну, чтоб не до смерти, а так, припугнуть. Она бы мне тогда всё-о-о-о выложила.

– То есть, едва не отбросив копыта, ты желаешь того же бывшей жене?

Никакой благодарности за спасение, кстати, я так и не дождался.

– Не, ты не понимаешь, – хлопнув дверцей, Гера распотрошил Антигонину пачку. Одну сигарету он, прикуривая, сломал и тут же бросил на стол, взял последнюю… – Это же такая сука. Раздела меня догола. При разводе. Я у неё в ногах валялся, а она смеялась.

– Ты чем по жизни занимаешься?

Казался Гера или бандитом средней руки, или подручным какого-нибудь политика, что было в общем-то, одно и то же…

На гостя мне смотреть не хотелось, так что отыскав в закутке веник и совок, я принялся подметать пол.

Выложенная терракотовой плиткой звезда, которая раньше казалась декоративным украшением, сейчас привлекла моё пристальное внимание. Пять острых углов, в середине – пятиугольник. Вся фигура вписана в круг, по его ободу тянутся буквы древнеарамейского алфавита… Надо уточнить, что здесь написано – я мгновенно вспомнил, где видел такую штуку раньше. В книге М. Холла, в главе о древних культах…

Пентаграмма, или же пентакль.

Если смотреть от кухонной стойки, где были мы с Герой, пентакль располагался к нам "рогами", был перевёрнут. А перевёрнутые пентакли ещё называют "Сигил Бафомета". Или звезда дьявола…

– Да бизнесмен я, – пожал плечами Гера. – То-сё, туда-сюда… Но всё чисто, – он выставил вперёд пустые ладони. – По закону. Сейчас без закона никуда.

Сказал он это так тоскливо, ностальгически, что захотелось ему врезать. Голова моя, наклоненная над веником, сделалась пустой и тяжелой, как чугунок, в глазах заплясали красные мушки…

Выпрямившись, я подошел к мусорному ведру, чтобы выбросить осколки и соль, и меня отпустило. Оглянувшись, я понял, что не подумав, занял место духа в центре пентакля, а теперь вышел за его пределы.

Чудны дела твои, Господи…

Мой отец, бывший партиец, человек аналитического ума, в Бога не верил. Но просыпав соль, никогда не забывал плюнуть через левое плечо. Повстречав бабу с пустым ведром – поворачивал назад. И никогда не выносил мусор на ночь глядя.

Я его поведение понимал так: на Бога надейся, а сам не плошай. Суеверия и вера в моём детском разуме были суть – одно…

Впрочем, правильно писал поэт: – Не бывает атеистов в окопах, под огнём.

– Играть люблю, – неожиданно сказал Гера. Я воззрился на него в удивлении – забыл уже, что сам спрашивал о занятиях. – Покерок, двадцать одно… Играю нечасто, но грамотно. Не загибаю.

При упоминании карт в голосе его прорезалась гордость – я так понимаю, профессиональная.

Сам я играть никогда не любил. "Цыганская игра", – как-то раз, в детстве, обронил отец. А я цыган тогда боялся страшно… Впрочем, не будем об этом.

– И что больше: выигрываешь или проигрываешь? – спросил я без любопытства, просто чтобы побудить его говорить дальше.

– Как карта ляжет, – философски вздохнул Гера. – А вот была у меня одна знакомая… Мы её меж собой Графиней звали. Прикинь: заранее знала, какую карту ставить.

Я усмехнулся. О системы карточных игр копий сломано немало. Везунчиков объявляли и провидцами, и волшебниками, и что случалось гораздо чаще – шулерами. Но всё было гораздо прозаичнее: хорошие игроки просто умеют считать. Один мой друг, капитан Белов, убили его в позапрошлом году, под Кунейтрой, говорил: – В покере главное – дуэль разумов. А карты нужны, чтобы руки занять…

Про Геру покойный Белов не сказал бы, что он хороший игрок.

И тут нас накрыла вторая волна. Женщина в белом возникла внезапно, как светящееся веретено от пола до потолка. Теперь было явственно видно голову, плечи, довольно таки пышную грудь, талию, длинные ноги… Щеки, которые раньше казались мучнистыми подушками, сейчас втянулись, черты лица её сделались чёткими, волосы не казались более паутиной, а серебряным каскадом спадали ниже талии. Молодая женщина. При жизни, наверное, красивая…

Сейчас рот её был распахнут в крике, а руки с острыми длинными ногтями тянулись к нам. Женщина была вся бледная, прозрачная, как Кентервильское приведение из мультика, и целостность облика портило лишь одно: с прозрачных ногтей её капали вполне настоящие капли крови.

С тяжелым стуком плюхались они на пол, быстро бурели и подёргивались сизой плёнкой.

– А-А-А!… – пуще прежнего заверещал Гера. – Убери её от меня!

По щекам его, тоже сизым от проступившей щетины, катились крупные слёзы.

– Христом-Богом, – он упал на колени и попятился от духа в самый дальний угол, за холодильник. – Всё забирай, только меня не трогай… Машину бери, хату бери…