Тот самый сантехник 7 (СИ)

Но Лидия проворнее оказалась. И просто на него взобралась, как на дерево и ногами обхватила. Тут-то халат и дал слабину на поясе.

Мгновенно перед Борей девичья краса обнажилась.

Тогда Глобальный и понял, что быстрой беседой «с залитой соседкой» не отделается.

«Тут ещё сушить и мочить, мочить и сушить, если в цензурной версии изъясняться», — добавил внутренний голос.

А после всё равно повторить придётся.

Глава 17 В клещах

Матвей Алексеевич Лопырёв открыл глаза, глядя в белый потолок на слепящие лампы. Их три. Но горит две из трёх. Значит, глубокая ночь. Ночное дежурство.

Одна лампа прямо над ним, целится в глаза. А он на кровати у самой стенки. Это всё, что видно хорошо и сразу. Но в целом зрение расплывалось, никак не желая сфокусироваться на деталях. В глазах как песок насыпан.

Хуже того, он ничего не слышал. В мире словно вообще не осталось звуков. Только шум в голове. И едва он поднял правую руку, как оказалось, что и та в бинтах.

«Вот зараза!» — подумал Шац: «Походу, полевой перевязкой не обошлось».

Тогда пациент попытался приподняться весь, но в боку кольнуло. Обратно растянулся по подушке, морщась как от кислого лимона.

«Не слабо меня зацепило».

С левой рукой ещё сложнее. Привязана бинтом к кровати.

Шац проморгался. И понял. Что с левого края стояла капельница с парой висящих в держателях банок. Одна походила на бесцветный физраствор, другая была жёлтого цвета. Видимо, их меняли одну за другой, но не так часто, как могли бы. И капелька в дозаторах капала с частотой одна капля в три секунды.

Раз, два, три. Кап. Раз, два, три. Кап.

«Хреново», — подумал Шац, вдруг осознав, что бинты у него и на животе, а пару рёбер точно сломано. Иначе откуда такая резкая боль при подъёме?

Он попытался кого-то позвать на помощь, но вдруг понял, что не слышит и сам себя. Вибрация есть, а звука нет. От зова только закашлялся. Губы высохли, а в горле першило и без всяких специй.

«Нет, ну это вообще пиздец!» — додумал Лопырёв, сжимая пальцы в кулак только на левой руке.

Правая растопырена как «привет-перчатка».

Моргнул, размышляя. В реанимации доступ к пациенту должен быть с обеих сторон. Но это только при стандартной комплектации комнаты. Когда же палаты и боксы забиты, а хирургия работает круглые сутки, то и в самой реанимации не продохнуть. Ставят и с края.

Однако, что-то он всё же произнёс. Так как с левого края у кровати возникла медсестра в белом колпаке. Он нужен, чтобы копна рыжих как апельсин волос не мешала работе.

А вот ставшей привычной за последние годы маски на лице — нет. Как нет и перчаток. Последнее из-за дефицита, а не по недосмотру. Она, может, и рада бы менять после каждой манипуляции с пациентами перчатки, но в наличии нет. Только руки приходится мыть почаще. Благо, в кране снова течёт вода. И полотенца хоть и застираны, но санитарки меняют на новые.

Расплывчато глядя на медсестричку, которая смочила ему губы мокрым бинтиком, Шац понял, что находится госпитале. С больше долей вероятности — в Донецке. Волей-неволей, там любой госпиталь — военный.

Рыжая молодая апельсинка протёрла глаза новым бинтиком. И глядя в её грустные серые очи, которые удалось рассмотреть досконально, Шац мог бы сказать, что влюбился с первого взгляда. И любви стало только больше, когда следом за смоченным бинтиком она поднесла к губам пластиковую поилку с носиком. Из такой можно пить, не обливаясь, и лёжа.

«Удобно», — понял Шац.

Он хотел сказать ей много и сразу, но было безумно глупо говорить, не слыша себя. А она лишь устало палец к бледным губам прислонила. Он и прекратил попытки. Снова засмотрелся на своего рыжего ангела.

Губы без помады, нет намёка и на гигиеничку. Простые, белёсые, тонкие и с усталой улыбкой. Ничего не накачано, не обведено. Ей не нужно ничего подчёркивать и тем более — кому-то доказывать. Женственность женщине положена по умолчанию, если та женщина в бледно-зелёном больничном халате.

Шац вздохнул, остро надеясь на ответы. Но пока другие учили язык жестов, он учил как собирать снаряд под дрон, чтобы тот взрывался, едва коснувшись земли. Без задержки.

Пока другие прокачивали навыки в языках, чтобы каждый противник мог слышать предложение «сдаться», он изучал тактику ведения огневого боя, чтобы самому не лезть на рожон, но повысив шансы на выживание всей бригаде, не только достигнуть достигнутой цели, но и отправить наёмника на тот свет при случае. А там уже ему на его родном языке расскажут, что да как.

Наёмников в плен можно не брать. Это не значит, что их будут расстреливать в спины, но и жертвовать жизнями ради них никто не собирается. Вышел в поле с оружием — держись. Ты уже на прицеле. И прав у тебя никаких нет. Наёмники вне закона и любых договорённостей.

«Что же случилось под многострадальной Клещеевкой?» — прикинул Шац.

Он знал, что от деревни ничего не осталось. Все здания — руины. Укрыться можно лишь по подвалам. Но и те засыпает обломками. Солдат мониторят, забрасывают артиллерийскими снарядами, по ним скидывают гранаты и выстрелы с малой авиации. И всё может убить на раз-два. Таков удел штурмовика.