Тот самый сантехник 8 (СИ)

Но любовь – любовью, а семья дороже. И едва отправив на люстру первого набегавшего и сбив с ног скамейкой ещё двоих, горе-любовник после нового нокаутирующего удара сам огрёб. Тут его стульями и закидали. А следом начали пинать и делать больно иначе.

Всё бы ничего, Лопырёв может быть ещё бы с минуту на шоу посмотрел, позволяя выпустить пар. Но в руке хозяина мелькнул нож.

Шац снова свистнул, изобразив Соловья-разбойника:

– Слышь! Нож убрал. Хватит с него. Не барана режешь.

– А то что? – повернулся тот.

Его «дети» повернулись к новой угрозе, уже изрядно попинав крановщика. Боря, видя такое дело, молча встал плечом к плечу с Лопырёвым. Не так он планировал день провести, конечно. Но ничего не поделать. За своих стоять надо в любых ситуациях. А то чужие по одиночке перебьют.

Закон двора, закон улиц. Он же закон жизни.

– А то дырку зашивать в животе будешь, – хмыкнул Шац. – Но уже на родине. Депортируют за разбой. А так, всё по математике. Три выстрела, три дырки. А на ногах у тебя только четверо остались.

– Но со мной нас – пятеро, плюс жена! – быстро сосчитал муж-рогоносец, тут же русский язык вспомнив, а вот о причине драки позабыв, пока одного из нокаута в себя приводил.

– Короче, стоп-игра, – обрубил Щац и повёл арбалетом. – Так кого первого продырявить? Сам выберешь? Или самому дерзкому достанется? Ты ведь знаешь, что такие штуки средневековые доспехи на излёте пробивали? А на вас даже бронежилетов не вижу. Играем дальше или что?

Тут-то их прыть и закончилась. Замерли.

На полу заворочался потерпевший.

– Стасян, ты как? Сам встать можешь? – спросил Боря.

– Да я… норм, – закряхтел Стасян.

Губа разбита, по рассечённой скуле кровь течёт, да и борща так и не поел, но честь не задета.

«А эго даже немного почесали», – подытожил внутренний голос, очень сочувствуя и сопереживая.

– Короче, он своё получил, – объяснил свою позицию Шац и арбалет на владельца здания перевёл. – Понял?

– Он с моей женой переспал!

– Ну так и дерись с ним один на один, без поддержки своей пехоты. Идёт?

– Нет, – оценив стать соперника, добавил хозяин.

– Тогда с женой своей сам разбирайся. Виноваты всегда оба, а связанных и изнасилованных я тут не вижу. Мы уходим.

– Нет!

– Давай еще раз объясню, сарацин, – заметно посуровел Лопырёв. – Форму видишь?

– Вижу.

– Нашивки видишь? Погоны?

– Вижу.

– Кто это?

– Со…солдат.

– Так запомни, сарацин. Честь Русского солдата – превыше всего. Мы своих не бросаем. Побить за дело мужика можно. В том тебя, как мужика понимаю. Но солдата трогать нельзя. Военное время сейчас. У воинов другие задачи на границе. А ветеранов бывших не бывает. И если я с ножом в бочине своего сослуживца увижу, то поверь мне… разговор с тобой будет короткий. Спросим с пацанами по закону военного времени со всего аула.

– Нет такого закона! – обронил рассерженный рогоносец. – Я свои права знаю!

– Есть, – оскалился Шац. – Неписанный он. Потому сам выбирай. Либо ущерб я тебе оплачиваю. Здесь и сейчас. И расходимся. Или семейная кремация со скидкой. А на там свете деньги не нужны.

От такого предложения даже Боря подзавис. По телу неприятные мурашки прошли.

– Сам понимаешь, земля ещё твёрдая, яму на всех не выкопать, – продолжил нагонят страху Лопырёв. – Но здание деревянное, старое, гореть хорошо будет. Сложу погребальный костёр и спичку поднесу к телам хладным. Ну чем не тризна? А? Отсюда и до утра полыхать будет. Мне-то, дураку, терять нечего. Душу я на фронте оставил… веришь?

Словно огнём фронтовым полыхнули глаза Шаца. Мужчина побледнел вдруг, нож опустил и переглянулся с сыновьями, чтобы тоже разоружились. С вояками шутки плохи. Не лохи на розовых малолитражках, что за любой намёк деньги на стол выложат и ещё долг привезут. Сами. Без вымогательства. Так по закону и не подкопаться. Дел не открыть. А где нет дел, там и судить некого.

Стасян не только поднялся, но погодя одного из обидчиков с люстры снял, как кот ёлочную игрушку. И кулак сжал перед мужиком. Хозяин поморщился. Но крановщик бить не стал, только сострадание на лице появилось.

Раскаянье понеслось следом:

– Прости! Бес попутал! – заявил Стасян неожиданно для всех. – Ой, в монастырь уйду! И грехи замаливать буду-у! Прости, Христа ради-и-и!

И такая искренняя исповедь от крановщика потекла из уст суровых, да немного подраспухших, что вскоре жена рядом хозяина горючими слезами заливалась:

– Да прости его, Ахмед. Сердце у тебя есть? Не видишь – человек раскаивается.

– Ты, Сулема, самая непутёвая из всех четырёх жён! – возмутился Хозяин, но всё же махнул рукой. – Ладно, прощу, если меня простишь за тот случай во вторник.

– Ой, прощу. Как не простить? – залепетала одна из четырёх жён, которую в данном заведении общепита, видимо, совсем оставили без ласки и внимания. – А ты меня за понедельник прости.

– Ой, прощаю, – ответил Ахмед. – Но ты за воскресенье прости!

– Ай, забыли уже. Всё. Хватит.

Не успел Боря удивится, как хозяин с крановщиком обнимались и ревели на пару, женщин костеря и недостаток мужчин по области обсуждая.

– Все грешны! – уверял уже и муж Стасяна, что только что пытался зарезать из мести.