Тот самый (СИ)

Они её удержали. Гиллель и отец Прохор удержали тот невидимый щит, что выставили на пути взрыва, на нашем пути.

Чего им это стоило — не ведаю.

Когда всё закончилось, они опустили руки — так, словно это было очень трудно, словно суставы заржавели навеки в поднятом положении… И повернулись к нам.

Белая рубаха Гиллеля стала серой от пота. Его волосы, борода — порыжели, припорошенные пылью.

Чудо-отрок стащил джинсовую куртку, через голову выпростался из кенгурушки…

— Фух, упарился весь, — заявил он.

От белой майки с надписью «Калинов Мост» действительно шел пар.

— Упокой, Господи, их души, — громко сказал он, повернувшись к завалу и широко крестясь щепотью. Затем три раза поклонился, и добавил: — Пусть земля вам будет пухом.

Когда мы выбрались наверх, уже смеркалось. Лабаз бывшей станции окружали мигалки, пожарные машины и кареты скорой помощи: кто-то из бдительных граждан, услышав подземный гул, позвонил и сделал предположение о бомбе.

Но перед мигалками, как живая цепь, стояли богомолки отца Прохора. Пожилые тётки во вдовьих платьях и чёрных платках, они скорбно смотрели в клубящийся пылью проём и никого не пускали внутрь. Как ни странно, их слушались…

Не разобравшись, нас приняли за террористов. Когда мы, в клубах пыли, неразличимые друг от друга, выбрались из туннеля — я бы и сам принял нас за виновников всего безобразия… Котов побежал улаживать ситуацию.

Через десять минут он вернулся, в сопровождении ЧС-ников и хорошенькой журналистки с пушистым микрофоном. Она вилась вокруг громадного Котова, как мотылёк вокруг пламени…

Алекса у нас пытались забрать. Чтобы положить в чёрный глухой мешок, увезти в ближайший морг, где патологоанатом с холодными твёрдыми пальцами распилит ему грудную кость и вынет все внутренности…

Я молча, остервенело, отказывался выпустить тело из рук.

Спас отец Прохор. Показав удостоверение служителя церкви, он заявил, что покойник нуждается в омовении и отпевании — и только после этого будет готов предстать перед судебной экспертизой.

Думаю, продавить столь вольное обращение с правилами помог и авторитет майора.

* * *

Наконец мы поехали домой. Я устроился на заднем сиденье Хама — за руль уселась Антигона — и всё смотрел на заходящее солнце.

Огромный красный шар повис у самого горизонта, касаясь его нижним краем, и по остывающему челу его бежали хмурые облака…

Алекса забрал Гиллель. Когда он протянул руки, чтобы принять тело, мне это показалось очень естественным.

Я даже вспомнил, что на кладбище есть специальный дом для отпевания усопших…

Особняк наш в заходящем солнце пылал багряным. На ступени намело прошлогодних листьев.

Надо бы завтра с утра выйти, — подумал я. — Подмести… И тут же усмехнулся: никакого завтра для меня не будет.

Как говорил Алекс, с наступлением ночи восстану я в виде тератоса, утратив память и всякий человеческий облик… Потому что другой путь я не выберу. Колдуном, каким был покойный Лавей, я становится не желаю. Лучше уж чистая смерть: кол в сердце и жаркое дыхание кремационной печи.

— Куда? — спросил отец Прохор, когда я, войдя в особняк, по привычке направился к лестнице.

— К себе, — я пожал плечами. — Наверх…

Стыдно признаться, но в комнатах моих царил полный бардак. Последние несколько дней выдались хлопотными, и ни у меня, ни у Амальтеи не доходили руки навести элементарный порядок. Вот этим я сейчас и хотел заняться — больше всего на свете.

Я предвкушал, как буду вытирать влажной тряпкой корешки книг, как перетряхну и заново заправлю кровать — по уставу, подогнув уголки… Как напоследок заброшу вещи в стиралку и вымою полы.

— Рано тебе наверх, — фраза в устах чудо-отрока прозвучала двусмысленно. — Есть ещё парочка неоконченных дел. Давай в подвал, — скомандовал он.

Ну, вот и прибрался, — подумал я. — Впрочем, он прав. Нечего тянуть.

В подвале горела тусклая лампочка. Это был не тот подвал, где у нас были тир и арсенал. Об этом я до сих пор не подозревал…

Узкая бетонная лестница пахла картошкой и плесенью, а внизу ждал тесный погреб, где на двух табуретках стоял самый обыкновенный гроб. Крышка его была откинута, и внутри виднелась подкладка из дешевенького серого ситца.

Рядом с гробом лежала груда толстенных цепей белого металла, венчал которую огромный, метровой, наверное, длины, крест. Тело его и перекладина были изрезаны непонятными мне символами.

Я вопросительно посмотрел на отца Прохора. На языке вертелось несколько язвительных замечаний, но ни одно из них я в ход пустить не рискнул.

— Будет больно, — сказал чудо-отрок. — Скорее всего, такой боли ты не испытывал никогда.

— Что всё это значит?

— Упырей издревле лечили серебром, — пояснил святой отец. — Если выдержишь — встанешь стригоем.

Честно говоря, кожу мою жгло уже от одного взгляда на эти серебряные цепи. Что будет, когда ими меня обмотают…

— Что это значит?

— Что ты будешь почти таким, как был.

— Почти?

— Главное то, что ты — будешь. Будет у тебя живое сердце, горячая кровь и бессмертная душа. Ты не будешь бояться солнца и не будешь кидаться на людей. Выбирай.