Тоталитаризм и вероисповедания

Явившиеся к Таврическому дворцу — зданию, в котором заседало Учредительное собрание,— делегаты на следующий день нашли его запертым и окруженным пулеметами Красной гвардии. Небольшая демонстрация протеста против разгона Учредительного собрания была расстреляна большевиками (это было второе Кровавое воскресенье). Ленин правильно рассчитал, что уставшие от войны и революционных эксцессов народные массы не будут жертвовать жизнью за какую-то «учредилку».

Разогнанные депутаты-эсеры отправились в Самару — центр наиболее надежного проэсеровского большинства — и установили там Временное правительство Учредительного собрания.

158

С этого начинается волжско-сибирская Белая эпопея. Зарождение и состав Самарского правительства, как мы видим, решительно отличался от природы состава власти всех остальных Белых фронтов, за исключением первого этапа сопротивления большевикам на Архангельском фронте, когда правительство там возглавлял старый социалист-народник Чайковский.

Трагедией белого движения в целом была политическая безграмотность, в том числе и его вождей. Как мы уже говорили, российское офицерство традиционно (во всяком случае, после декабристов) было аполитичным. И вот ему досталась роль вождя политической войны, каковой всегда является Гражданская война. Они воевали с большевиками как с врагом внешним. Даже официально упор делался на то, что, поскольку большевики являются ставленниками немцев, война с ними является продолжением войны с Германией. В ответ на ленинские лозунги, отвечавшие чаяниям социальной революции, на знаменах белых стояло обещание созыва Учредительного собрания. Правда, при генерале Деникине существовал некий Национальный центр, разрабатывавший весьма левое трудовое и земледельческое законодательство для будущей России, предусматривавшее отчуждение земель от больших имений (с допущением сохранения имений в размере от 150 до 400 или 500 десятин в зависимости от местных экономических условий, густоты населения и плодородия почв) в пользу малоземельных крестьян и пр., но, во-первых, как пишет Деникин, радикальные реформы, одобряемые им, натыкались на прагматические контраргументы Совета государственного объединения, во главе которого стоял столыпинский министр земледелия Кривошеин[15], и на решительное сопротивление правых, стремившихся к реставрации, которые

159

к тому же двигались на север по стопам наступавшей Белой армии и нередко на местах отбирали свои бывшие земли у крестьян, да еще и наказывали крестьян, пороли их[16]. Во-вторых, сам Деникин решил не публиковать никаких проектов социальных реформ, пока не будет взята Москва, — реформы, мол, должны прозвучать из столицы. Так что в народе никто и не подозревал, что у белых есть социальная программа. Возможно, что откладывание обнародования проектов реформ до взятия Москвы было только отговоркой и неразумной к тому же, ибо только опубликованием проектов популярных реформ можно было бы разрушить большевистскую пропаганду, представлявшую белых реакционерами-реставраторами. Деникин вообще был против создания при нем законодательного органа на том основании, что общественность разделена на партии. Он заявил генералу Лукомскому: «Добровольческая армия отнюдь не может стать орудием политической партии»[17]. Тут-то и была его ошибка: в Гражданской войне может победить только идеологизированная сторона.

Политическая безграмотность Деникина сказалась и на его лозунге «Единой и неделимой», чем оттолкнуты были и меньшинства, и такие соседи России, как новообразованные Польша, Финляндия и прибалтийские республики. Вместо сотрудничества с гетманом Скоропадским и поддержки его Деникин отказывался иметь с ним дело. Скоропадский жаловался Краснову:

«Я ... генерал свиты Его Величества, не могу быть щирым украинцем ... но ... мне пришлось делать выбор — или самостийность, или большевизм, и я выбрал самостийность. Предоставьте народу жить, как он хочет. Я не понимаю Деникина. Давить, давить все — это невозможно. Для этого у Деникина нет сил и это не нужно...».

То же самое в отношении казаков. Деникин упрямо оставался верен союзникам, до конца Гражданской войны считал немцев чуть ли не самым главным своим врагом. И не мог

160