Тоталитаризм и вероисповедания

Очень точно суммировал один немецкий ветеран Первой мировой войны настроение большинства тех, кто шли к нацистам и фашистам, а нередко и становились их руководителями: «Мы не знали, чего мы хотели, но мы не хотели того, что знали»[10]. Под нежеланием знаемого имелись ввиду как память о довоенном прошлом, так и опыт послевоенных лет. Кассельс не без основания относит к этому элементу, недовольному и прошлым и настоящим, в основном лиц из социальных низов (разночинцев), пришедших на смену довоенной аристократии, у которой почти не осталось смены,

193

поскольку по традиции сыновья дворян и породнившейся с ними высшей буржуазии становились либо кадровыми офицерами, либо из традиционного в этих классах патриотизма шли добровольцами на фронт. Большинство из них либо погибло на фронтах Первой мировой войны, либо вернулось с войны инвалидами. Их места заняли гитлеры, Муссолини — коротко говоря, деклассированные элементы, своего рода люмпены без рода и племени. В довоенном иерархическом и стратифицированном обществе большинству из них было бы не подняться до тех высот, которые им удалось захватить в 1920—1930-х годах. Поэтому они классово ненавидели довоенный мир, смыкаясь в этом с лево-социалистическими партиями, особенно с коммунистами. Левое крыло нацистской партии — те, кто догматически верил в нацистскую программу 1920 года, — обладали обостренным классовым сознанием, но их социализм был сорелевско-утопической мечтой о возврате к докапиталистическому миру ремесленных артелей и крестьянских общин. К нацистам переходили те левые радикалы, которым опротивели национальная беспочвенность и интернационализм коммунистов и социал-демократов.

Тут возникает вопрос, почему при такой левой программе борьбу Гитлера за власть финансировали консервативные немецкие капиталисты? Это не были идеалисты с угрызениями совести за свое благополучие вроде русских кающихся дворян или купцов типа Морозова, финансировавшего большевиков. Нет, мотивация немецких капиталистов была вполне прагматичной — они выбирали из двух зол меньшее. Левое крыло национал-социалистов было слишком утопично-архаическим, чтобы опасаться его победы. Тем более, что внутри партии к 1926 году Гитлер одержал победу над братьями Штрассерами, которые возглавляли именно левое крыло. Штрассеры были за тот социализм, который изложен в «Программе» 1920 года. После тюремного заключения Гитлеру были запрещены публичные выступления. Он добился снятия этого запрета при условии, что обуздает радикалов Северной Германии, возглавляемых Штрассерами, и будет бороться с марксистскими тенденциями в партии. В феврале 1926 года он созвал съезд партийного руководства в баварском городе Бамберг, что затруднило приезд туда радикальных

194

деятелей Севера, приехал лишь Грегор Штрассер, которого Гитлеру удалось победить, получив поддержку почти всех присутствующих под предлогом того, что, если партия будет придерживаться левого радикализма, ее запретят власти. Победа «умеренного крыла» Гитлера явилась лишним доводом в глазах консервативных националистов в пользу дотирования его борьбы за власть. Он ведь теперь выглядел вполне респектабельным политиком, признававшим только конституционный путь к власти и обещавшим твердую и стабильную власть, на смену всем надоевшей нестабильности веймарской системы. Чтобы не раздражать немецких капиталистов, Гитлер теперь выступал не против капитализма, а против еврейского капитализма, не против трестов, а против еврейских трестов, не против биржи, а против еврейской биржи и т. д.

Физические нападения СА на коммунистов и социал-демократов пользовались молчаливой поддержкой консерваторов, особенно когда с началом депрессии ряды коммунистов начали расти, — правда, не в такой степени, как нацистов, — и они стали агрессивнее. Немецкие капиталисты, привыкшие к сотрудничеству с довоенным авторитарным режимом и пользовавшиеся его защитой от рабочих беспорядков, надеялись, что Гитлер спасет их от рабочих беспорядков и забастовок, поддерживаемых социал-демократами и коммунистами. Они понимали, что с приходом Гитлера к власти они потеряют политическую власть, но по крайней мере Гитлер обеспечит им беспрепятственную экономическую деятельность.

Еще одно казавшееся преимущество гитлеризма по сравнению с коммунизмом было в том, что нацисты в отличие от коммунистов не ставили своей целью уничтожение германской государственной машины, намереваясь использовать ее для своих целей и приспособляясь к ее внутренней логике. Это показное уважение к буржуазному государству ввело многих в заблуждение, что, придя к власти, нацисты будут уважать конституционную структуру и будут готовы покинуть власть таким же законным путем, каким к ней придут. Следует, однако, признать, что благодаря тому, что и Муссолини, и Гитлер унаследовали государственные структуры, не ими созданные, и должны были приспосабливаться к ним, равно как и к традиционно-иерархическим вооруженными силам, они

195