Тотальное превосходство

Второй охранник, сержант, понятное дело, громоздкий, с раздутыми запредельно — анаболики? — руками, со сплющенным лицом, лысой, продолговатой от уха к уху головой, с чудовищными ступнями, обутыми в такие же чудовищные ботинки, как у клоуна Карандаша или у клоуна Олега Попова, когда-то, смешно, цирк… вышел уже из комнаты — еще, верно, тогда, когда я бился, куражась затейливо, во входную дверь — и стоял теперь в бледном коридоре, полуприсев в вопросительном ожидании и накинув руку на кобуру.

Расстреляяяяяю, на х…! — орал, блажил, покрошу, мать вашу, всех к хренам собачьим! Мордой вниз, мордой в пол, на х…! Убью, бля! Убью, суки!

Сержант — из расплющенного лица брызгала ненависть, перемешанная со страхом, — встал на одно колено, увесисто вдавив его в пол, руки поднял к голове, сцепив пальцы за затылком, облизывал без остановки сухие губы, свистел дыханием, как старик, как смертельно больной в последние мгновения, склонился книзу, опустив на пол после уже и второе колено, замер, застыл, давая таким образом понять, что он выполнил на этот раз однозначно и без исключения все, что нынче от него так грубо и настойчиво требовалось.

…Он тоже без родителей большую часть своей жизни жил, как и его армейский товарищ. Мама с папой наукой, он знал, основательно занимались. Какими-то премиями даже награждались, за границей учились. Милыми их помнил, доброжелательными, веселыми, громкими, суетящимися, ругающимися… Развелись… Когда ему было четыре, умер отец. Когда ему было пять, мама вышла замуж за американца и уехала соответственно в Америку, к мужу, — жить. Звонила, писала письма, приезжала раз в год, говорила, что любит, плакала, но с собой его в Америку не забирала… Как, собственно, и свою маму, то есть его бабушку. Именно у бабушки он все это время и жил. Жил и после, до самой армии… Бабушка после войны закончила филфак университета. Всю жизнь работала в издательствах, чаще в тех, в которых готовили к печати партийную литературу.

Мальчик бабушку особенно не тревожил и не беспокоил. Пока. К миру относился добродушно, с любопытством, с надеждой и даже, как с благостью и удовлетворением отмечала его бабушка, и даже с немалой долей сочувствия и сострадания. Ему отчего-то иногда бывает удивительно жалко всех живущих вместе с ним на этой планете людей, заявлял он не однажды своей любимой и любящей бабушке.

В десять ложился, в восемь вставал. Не писался по ночам. Одевался самостоятельно. Читал недетские книжки по утрам, до завтрака, но те, которые рекомендовала ему бабушка, как то, например, беззлобные и безобидные повести и романы, поэмы про веселых и трудолюбивых колхозников и крестьян — про нашу советскую, счастливую деревню, про рабочих-ударников, про лукавых главных инженеров и старых и опытных, суровых и строгих, но благородных, как выяснялось непременно впоследствии и удивительно душевных на самом деле директоров, из первой еще плеяды ленинцев-коммунистов… За обеденным столом сидел прямо, прикрытый салфеточкой, не разговаривал, не кривлялся, не капризничал; даже когда неважно себя чувствовал, приготовленные бабушкой блюда все равно съедал без остатка. Во дворе почти не гулял. Скучно, говорил. Играл дома в умные игры, создавал что-то талантливое из обыкновенного конструктора.

Бабушка запрещала ему общаться с девочками, рано еще, не время, вредно, они дурному научат. Не позволяла смотреть фильмы, где дерутся и грубо разговаривают. Выключала также телевизор, когда показывали бокс или борьбу или даже любые спортивные единоборства, в том числе, между прочим, и большой теннис. Разврат, говорила неприязненно бабушка про теннис, позор… Старикам в него играть еще куда ни шло, но молодым… Неправильные мысли могут возникнуть у молодых во время игры и, скорее всего, даже после игры. О существе тех неправильных мыслей бабушка ему никогда не рассказывала… Мальчик смотрел только футбол и хоккей, и то лишь тогда, когда рядом с ним находилась бабушка. Она, бабушка, закрывала ему ладошкой глаза, если на площадке вдруг начинали задираться друг к другу хоккеисты или футболисты…

В кинотеатрах они смотрели только добрые и веселые фильмы. В театрах они бывали только на добрых и веселых спектаклях. Музыке бабушка доверяла тоже только доброй и только веселой.

Присланную мамой из Америки одежду и обувь, роскошную, яркую, модную, брезгливо прятала на антресоли. Одевала мальчика исключительно в неуклюжие советские брючки и в дурно сшитые советские рубашечки и пиджачки. Ты не имеешь права выделяться, говорила она мальчику, ты обязан быть точно таким же, как и все остальные. Ты один из многих, ты в коллективе, как коллектив пожелает, так тебе и следует всегда поступать…