Когда курил, передыхая, грезил, что окурок, после того как накурюсь окончательно, брошу в топливный бак какого-нибудь трактора-подлеца — пусть все тут сгорит к ядерной матери, к хренам кошачьим, мля, твоего отца! Сам уползу предварительно. Сатанински хохоча, буду смотреть издалека, пьянея, на огонь, пережевывающий в ничто доказательства моей глупости и позорной неспособности точно и правильно что-либо делать необходимое…
Старик отшвырнул кирпич из-под ног, захрустел рычагом переключения скоростей. На лице Старика я читал сожаление и презрение. Он кривил губы и качал головой — все равно красивый и возбуждающий, по-прежнему голый, точно такой же, каким я его придумал и сотворил, построил, собрал… Он меня не любит сейчас. А я его обожаю. Я его готов был сейчас задушить и расчленить, обжигаясь его кипящей кровью, наслаждаясь его всхрипами, пуками и конвульсиями… Кто ты такой, мать твою?! Кто ты такой?! Что ты хочешь от меня?! Я сейчас подберусь к тебе и убью тебя!.. Нет, нет, лучше я все-таки потом, чуть позже, подберусь к тебе и убью тебя — уже после того, как ты, сукин сын (мой сын?), поможешь мне расправиться с этой сволочью, то есть с этой настырной, с этой хамской, с этой недальновидной и безответственной дверью.
Опять вопросы. И они тоже без ответов останутся пока. Разве можно что-то объяснить в этом мире… Знания поверхностны или, того более, — неверны. Логика не работает. Связь причины и следствия не обнаруживается — если только в несущественных мелочах… Как возник Старик и почему? Или… или почему, например, я делаю сегодня, вот нынче, то, что делаю сегодня, вот нынче? Я этого необыкновенно хочу? Исключаю такую попытку ответа. Имею выгоду? Полное и наглядное отсутствие. Влюбился в девушку Настю? Только в неистовый секс с ней влюбился. А секс и любовь — вещи мало друг с другом совместные… Потребуется, я себе подобную партнершу, может быть, конечно, чуть хуже, а может быть, собственно, и даже чуть лучше — а почему бы и нет? — найду без кропотливого и длительного труда, хотя… может быть, и с трудом, но все-таки найду…
Отправился, не раздумывая, не примеряясь, ничего наперед не просчитывая, по просьбе девушки Насти в безграничную неизвестность — опасную, как сейчас выясняется, рискованную, предельно строго и непосредственно угрожающую моему здоровью, и физическому и психическому, и самой — без сомнения — подаренной мне зачем-то и кем-то жизни… Без сожалений действовал и действую, без оглядки, уверенно и вдохновенно и с воодушевлением, хотя не всегда мастерски и своевременно… Отчего не останавливаюсь, отчего упрямо и с упоением двигаюсь вперед? А оттого, а только оттого, что знаю, что делаю
Старику не терпится, он дразнит педалью мотор неограниченно, прислушивается к звукам, сам себе улыбаясь, как к музыке, которая позволяет какое-то время не думать о дурном, о собственной беспомощности и о собственной бесполезности, например, и еще о… Старик не человек, я убежден, в истинном, прямом смысле этого слова, он аномалия, он нонсенс, он парадокс, он материализованное порождение моей фантазии, или… или я его порождение, порождение его сна, его воображения, нет, нет, нет, чушь, я смеюсь, я обыкновенно издеваюсь над собой, только и всего; а если он не человек, то, значит, разумеется, он не может и ни о чем думать, и в частности о своей беспомощности и о своей бесполезности, например… Старик просто дразнит мотор, прислушивается внимательно к нему и сам себе улыбается. Ему не терпится. Он готов приступить ко взлому неприступной и надменной двери в любое назначенное для этого мгновение.
Я знаю, что все делаю правильно, и я чувствую, что делать это обязан…
Так уже случалось однажды. Четыре года назад. Тоже летом. Обязанность — как боль. Она могла убить меня или в лучшем случае показательно покалечить…