Тотальное превосходство

Дар! Вот в чем его Дар. Люди ему верят. Он не умеет говорить. Он не умеет убеждать. Он не обаятелен. Он мало знает. У него серьезные проблемы с логикой. У него мелкое воображение. Но люди ему тем не менее верят. Почему? Мистика. Волшебство… А любой Дар — это и есть, между прочим, мистика и волшебство. Природа отдает кому-то из нас часть своей тайны. Не объясняя причин и не заботясь о последствиях, дарит вполне заурядному на первый взгляд человеку исключительное могущество и неправдоподобную силу… Но страх объяснился ему, Масляеву, еще в детстве в любви. Любил так, что мешал ему, как мог и как умел, достичь истинных вершин и реализоваться в той мере, в какой определила ему подобную реализацию непредсказуемая и противоречивая высшая сила. Со страхом проще всего было, конечно же, справиться самому, то есть без помощи кого-то или чего-то посторонних или потусторонних — самому, — тем более что природа всегда предоставляет нам, и с радостью, такую возможность. Господь хоть нас и не жалеет, но зато вдохновенно и искренне любит и потому, одарив нас чем-нибудь исключительным, предоставляет нам вместе с тем и полную свободу выбора. Хочешь — убей страх, а хочешь — трахайся с ним до конца своей жизни — мучаясь, терзаясь, истекая желчью и харкая кровью. Масляев не решился убить страх. Он испугался нападать на страх. Мучился и терзался. Истекал желчью и отхаркивался кровью… Сам лично посадил себя в тень. Без явного умысла, скорее всего. Так случилось, так вышло, а он просто не препятствовал ходу событий… Имел и власть и влияние. Только тайные. И уважение и почитание. Только не показные. И богатство. Только строго укрытое. Главный инженер строительного управления. Всего-то. А советоваться с ним и просить его о помощи к нему приходили и финансисты, и промышленники, и почти все государственные и правительственные чиновники…

Заряжался насилием. Бытовым, обыденным, мелким. Калечил шоферов, поваров, охранников, горничных. Кончал даже, мне кажется, когда бил безответных, беспомощных и слабых людей. Мстил за свой страх… Он боялся даже своего нынешнего влияния. Он изумлялся своей власти и каждое утро с покорностью ожидал, что сегодня-то уж она точно уйдет от него и больше уже никогда, разумеется, не вернется.

В школе мог уговорить преподавателя не ставить ему двойку и даже тройку за не выученный урок. Слова выковыривал из себя при этом не особо весомые и часто в такой ситуации глупые и неуместные, и, более того, даже не органично друг с другом по смыслу и на слух тоже сочетающиеся… Но преподаватели соглашались тотчас же с ним и ставили ему в журнал и в дневник вместо двойки четверку или пятерку. К уроку-то он подготовился, оправдывались они друг перед другом и прежде всего сами перед собой, но просто стесняется отчего-то все им выученное доходчиво изложить. День на день не приходится, как мы знаем… А вообще-то он еще добрый, отзывчивый и старательный. Хотя и робкий. И нервный ко всему прочему. И сверх меры болезненный… И еще он, кстати, умеет по-слоновьи хлопать ушами…

На улице мог уговорить хулиганов не вытряхивать у него из карманов рубли и копейки или не бить ему от глупости или от скуки его тихое и благостное лицо. Нес какую-то чушь, заикаясь… Что-то о великой миссии советского пионера, что-то о горбушке хлеба, которую всем нам следует делить между родственниками, товарищами и соседями, и что-то еще о вредной и свирепой российской погоде… И хулиганы, поутихшие, погрустневшие, пожимая плечами, удалялись от него безропотно и бесшумно.

Заметил такую особенность за собой. Уже в институте. Маленький. Неровный. Некондиционный. Один глаз ниже другого — или выше. Пальцы на руках одинаковой длины. Хрустящее дыхание. На лице всегда опасливость и растерянность. Если бы не имел Дара, то никто и никогда бы его и нигде не отмечал бы, не узнавал бы. Таких не видят. И к таким соответственно не обращаются с вопросами. И таким не отвечают… Вот что он заметил. Когда он приходит куда-либо — в институтскую аудиторию, допустим, к кому-нибудь в гости или в некую, положим, государственную или частную организацию, одним словом, когда он приходит туда, где собирается или где постоянно присутствует много людей, то все эти люди тотчас же при его появлении на какие-то мгновения умолкают, все-все, без какого бы то ни было счастливого исключения, и принимаются потом или открыто, или украдкой его разглядывать и изучать… Когда начинает говорить, все слушают. Когда врет, все верят. Когда призывает, все соглашаются. И простые, и непростые…