Тотальное превосходство

— Что движет нами? Каждым? Иногда голод и жажда. В основном секс, смерть, стремление к власти, стремление к величию, женщины знают еще о такой категории, как любовь. — Настя рассматривала мое ухо основательно и внимательно, каждый изгиб, все волоски, родимые пятнышки, цвет, гладкость, наличие нечистоты, с надеждой, сожалением и нежностью одновременно, прощаясь, забираясь взглядом внутрь уха, пытаясь таким образом проникнуть внутрь меня самого, ко мне в мозг, предполагая узнать, верно, там мои планы и сорвать их или что-то изменить, может быть, в моих чувствах, прощаясь. — Все остальное говно, то есть несущественно. Только эти базовые категории эротичны. Только мысли о них, воспоминания о них в состоянии приносить возбуждение, воодушевление, удовольствие, радость, взывать к действию, понуждать к совершенствованию. Всегда не о том говорим, всегда не о том думаем… Сверяться нужно беспрерывно именно с этими категориями, что бы ни делал — искусство, бизнес, политику… Секс предполагает жестокость, власть предполагает жестокость, величие предполагает великую жестокость. Чтобы стать кем-то, ты обязан быть монстром… Уничтожить условности, разрушить ограничения, поломать рамки… Монстр — это завораживает… Это настоящее… Я хочу стать монстром. Я хочу насладиться величием… А тот, кто следует по этому Пути или только готовится следовать по этому Пути, тот никогда, и никому, и ничего не прощает… Прощение — это самый что ни на есть постыдный и самый что ни на есть унизительный грех на этой земле…

Девочка целовала меня демонстративно, я уворачивался и щипал ее за коленку, грозил ей пальцем, организовывал страшные рожи, ловил зубами пролетающих мух, плевался ей в ноздри и выдергивал с темечка у нее волоски, а она обнимала то мою руку, то мою ногу, то мою голову и демонстративно и показательно целовала меня, я уворачивался — в квартире Насти-старшей, ровно напротив нее, сидя на длинном, глубоком диване…

Настя-старшая тоже обнимала меня и целовала меня, когда я привел к ней девочку (взялась целовать еще настойчивей и еще прожорливей после того, как я рассказал ей о смерти ее печальных обидчиков — донес, правда, до девушки все без суровых подробностей), вдавливала слезы обратно в глаза, запыхавшаяся, мокрая от пота и слюны, с обкусанными губами, с обкусанными ногтями, ясно, что боялась, переживала, много думала, о чем только? и девочку к себе прижимала, умиляясь, обнюхивала ее, пробовала на язык, щекотала ей пяточки, чесала за ушками, забавно урчала, задорно мяукала…

Когда девочка беззлобно, но с неудовольствием, морщась, оттолкнула ее от себя, вытиснулась из ее рук и побежала ко мне, села на диван рядом, зачмокала губками возле моего лица, удивилась. Постороннюю улыбку, найденную в воздухе случайно, не соответствующую по цвету глазам, а только — выражению взгляда, прибила к губам, поворачивалась налево-направо, как высматривая кого-то, но только делая вид, играя, под ноги, наверх, нахмурившись, качала головой, разлетались руки по сторонам, мама твоя рядом, мама твоя здесь, мама твоя — это я, а дядя тебе тот чужой, он никто, ты его не знаешь, мама твоя рядом, ты не видела меня несколько месяцев, и ты даже по мне нисколечко не соскучилась.

Девочка прятала свое лицо у меня под мышкой, вдыхала ее запах, зажмурившись, насыщаясь, матери не отвечала, только отмахивалась одной рукой от нее, а мне шептала, шурша губами по моему пиджаку под мышкой: «Верни меня дяде Жану-Франсуа или оставь меня у себя. Я уже не маленькая, я уже большая. Особенная. Другая. Я взрослая. И мне кажется, что уже старая. Я пригожусь тебе. Ну пожалуйста. Я тебе не доставлю забот. И хлопот. Только удовольствие… Ты пахнешь так, что тебя хочется укусить…»

Что ты с ней сделал, что ты с ней сделал?! Настя-старшая встряхивала кулачками возле груди, терла коленки друг о друга, приседала то и дело, будто твист танцевала — забытый.

Странно, что люди ничего не хотят знать о себе, пугаются, когда вдруг, без умысла, правда, добираются до самой сердцевины себя, не желают чувствовать себя, не желают ничего слышать о себе, от себя же самих или от кого-то другого. Я тоже был таким же еще вчера. Сегодня я этот страх уже успешно преодолеваю — мне думается… Поговори с собой, милая Настя, и, возможно, что-нибудь о себе и узнаешь. Просто поговори, искренне, грубо и без всякой пощады. А для начала все-таки постарайся вспомнить о смерти…

Ты мне враг? Что изменилось за прошедшее время? Похолодело солнце? Сошла с орбиты луна? Ты любил меня… Ну хорошо, ты хотел меня. Ты болел мной. Ты был заражен мной — добровольно, истово и без остатка. Настя-старшая растаптывала каблучками пол. Щепки летели из-под металлических наконечников. Мы равные, мы равные… У меня все осталось по-прежнему… Я умоляю тебя. Стань таким же, каким был еще сколько-то часов назад, немного. Ты хотел уйти от меня… Мы равные… Но я знаю, что это неправда, — ты врал мне, ты врал мне… Ты не смог бы, ты не сумел бы — тебе слишком уж хорошо было со мной. И мы же ведь равные, мы равные… Ты мне враг теперь? Что изменилось?..