Тотальное превосходство

— Ты врешь! Ты п…ь! Она не могла! Она была не похожа на мать! Она все время спорила с матерью и с отцом! Она ругалась с матерью из-за меня!.. Она говорила, что любит меня! Что я ее самый сладкий, сахарный братик, она говорила, братик-пироженное, братик-вареньице, братик-ириска, братик-изюм в шоколаде! Что я ее муся, что я ее пуся, что я ее нюся…, на х…, б…, твою мать, сука! — Мужик лицо свое растерянное, вопрошающее, с замерзшими вдруг хрустально лужицами глаз, с накрывшимися неожиданным снегом вершинами носа, скул, подбородка, свое лицо вот такое сначала предложил небу, потом отдал его дождю, потом показал его всем пробегающим, проползающим, пролетающим автомобилям и только после всего случившегося уже протянул его мне — шея вытекла из плеч мужика на полметра или на метр, наверное. — А может, не врешь, не п…ь… Вон как чувака того, что из «Волги», забрало-закрутило, вон как болтает его, вон как подбрасывает, твою мать, на х…, б…! Дым из задницы прет, а из ушей говно, а изо рта блевотина и шепот о помощи, вот м…к, его мать! Ты правду ему сказал… Расколол его, твою мать! Откуда ты все это знаешь, на х…, б…?! Ты этот, как его, телепат? Ты колдун? Ты дух, привидение?

Я засмеялся принудительно и нехотя пожал плечами.

— Я просто много читаю, — сообщил с явным сопротивлением — робкий, мягкий, податливый, пластилиновый, смущенно глядя на кончики своих вымокших туфель. — В книгах все написано про нас. Про всех вместе и про каждого без исключения в отдельности.

— Когда, ты говоришь, меня убьют? Завтра? А что у нас завтра? А завтра у нас среда. Твою мать! А я заказал ее на воскресенье… Она опередила меня, опередила, сука! — Мужик выволок шею еще на полметра из себя и терся теперь мокрым носом о мое плечо — хлюпко, шелестел кожано веками, хрустел живодерно зубами, переживал отчаянно, мучился и страдал.

Я поцеловал его в висок — расплющенно, жирно, сочувствовал, милосердствовал; это же ведь действительно истинное горе: узнать — сначала, и осознать затем, и поверить потом, что твоя родная сестра решила вдруг убить тебя, да к тому еще на несколько дней раньше, чем ты сам распорядился убить ее. Неподдельное горе. Трагедия… Нет, нет, не хотел бы я ни при каких условиях оказаться сейчас на месте этого несчастного парня…

— Не! Нет! — Мужик грузно высморкался мне под ноги. Глаза его оттаяли и теперь отчужденно пузырились. По телу толстыми шарами беспорядочно метались взбесившиеся мышцы. — Я перезакажу тебя на сегодня… Я поставлю пацанам еще два, нет, еще один ящик водки, хрен с ними, но заставлю их грохнуть тебя еще сегодня. Все, нельзя терять ни секунды, б…, на х…, на х…, б…, б…, на х…, б…, на х…, б…, на х…, на х…, б…! Я побежал! Я ухожу! Пожелай мне удачи! Помолись за меня! Твою мать! Мать твою!..

Машину, «Ниву», расхлябанную, растрепанную, промокаемую, продуваемую, не оставил — как-никак собственность, какая-никакая, — заперся в ней ненадежно, целеустремленный, сосредоточенный, и ринулся что есть лошадиных сил навстречу своему страстножданному счастью — квартирке в центре, домику в деревне, автомобилю почти новому, ну и, конечно же, трупику сестренкиному…

Я положил руки вместе с глазами на небо и искренне пожелал мужику, чтобы судьба его обошлась с ним как можно более правильно и справедливо.

Укативший только что на своей полумертвой «Ниве» дядька ведь один из тех многих, которых пинает вперед к могиле по этой жизни именно судьба, или, скажем так — понятней, — третьи лица и внешние обстоятельства. Он относится к той самой животноподобной категории людей, которые не имели, не имеют и никогда не будут иметь ни сил, ни возможности, да, собственно, и ни желания в том числе для того, чтобы творить и контролировать свою судьбу самому.

Решение завалить свою славненькую сестренку, мать ее, может оказаться в его жизни первым и последним, единственным, так назовем, самостоятельным, волевым, настоящим решением…

У меня не имеется сейчас никакой необходимости никого убивать, но тем не менее если бы подобная потребность в моей жизни когда-нибудь вдруг возникла, я бы совершил такое убийство не раздумывая. И с удовольствием, мне кажется. Мне кажется…

Тот мужик, который рубил меня с правого бока, с пыхтением, я помню, и с неутомимым усердием, теперь все прошедшие несколько минут, пока я разговаривал с двумя другими не полюбившими меня мужиками, стоял, замерев завороженно, и внимательно к нам, ко мне, то есть и к тем другим мужикам, прислушивался; колошматить и колотить, конечно, меня на это время перестал, не шмурыгал носом больше и не сопел.