Тотальные институты

Моральный опыт третьего участника подобной коалиции обычно озлобляет будущего пациента, особенно потому, что его неприятности уже, скорее всего, привели к некоторому отчуждению от ближайшего лица. После попадания в больницу последующие визиты ближайшего лица могут вызвать у пациента «прозрение», что все это было сделано в его же интересах. Но первые визиты могут временно усилить его ощущение брошенности; он, скорее всего, будет умолять своего посетителя забрать его или, по крайней мере, добиться больших послаблений для него и выразить сочувствие его невыносимому положению, в ответ на что посетитель обычно может лишь советовать пациенту не терять надежды, либо делать вид, что не «услышал» его просьбу, либо заверять его, что врачи обо всем знают и прилагают все возможные медицинские усилия. Затем посетитель беззаботно возвращается в мир, который, как известно пациенту, полон свободы и привилегий, из-за чего пациенту кажется, что его ближайшее лицо лишь придает ханжеский лоск откровенному предательству.

Возникающее у пациента чувство предательства со стороны его ближайшего лица усиливается, если при этом присутствует кто-то еще — фактор, явно значимый для многих ситуаций, в которых участвуют три стороны. Уязвленный индивид может вполне спокойно и мирно общаться с обидчиком один на один, предпочитая мир справедливости. Но присутствие свидетеля усиливает обиду, поскольку теперь для того, чтобы забыть, сгладить или замять случившееся, недостаточно обидчика и обиженного; нанесение обиды стало публичным социальным фактом[266]. Иногда свидетелем выступает психиатрическая комиссия, и тогда предательство на глазах у свидетелей может походить на «церемонию деградации»[267]. В подобных обстоятельствах уязвленный пациент может чувствовать, что для восстановления его чести и социального веса требуются обширные компенсирующие действия перед свидетелями.

Стоит упомянуть также о двух других аспектах этого ощущения предательства. Во-первых, те, кто рассматривает возможность отправить человека в психиатрическую больницу, редко до конца представляют себе, насколько сильным ударом это может для него оказаться. Часто ему говорят, что ему обеспечат лечение и покой и, вполне возможно, отпустят через несколько месяцев. В некоторых случаях говорящие это могут скрывать известные им факты, но я думаю, что обычно они высказывают то, во что искренне верят. Это связано с важным различием между пациентами и посредниками-профессионалами: посредники могут чаще, чем широкая общественность, воспринимать психиатрические больницы не как места принудительной ссылки, а как медицинские учреждения кратковременного содержания, в которых можно добровольно получить необходимые покой и лечение. Когда будущий пациент наконец оказывается в больнице, он очень быстро узнаёт, что это совсем не так. Он обнаруживает, что сведения о жизни в больнице, которые ему сообщили, заставили его сопротивляться госпитализации не так сильно, как он сопротивлялся бы, знай он факты, которые он знает сейчас. Каковы бы ни были намерения тех, кто содействовал его превращению из личности в пациента, они, может полагать он, в итоге «обманом» поместили его в кошмарные условия, в которых он теперь находится.

Я указал, что будущий пациент, вначале обладающий хотя бы некоторыми гражданскими правами, свободами и радостями, в конце оказывается в психиатрической палате, лишенный почти всего. Вопрос в том, как именно он этого лишается. Это второй аспект предательства, который я хочу рассмотреть.