Тотем Человека

Нас разделяла всего одна комната. Я захрипел, прибавил ходу — огнем вспыхнули перегруженные мышцы — и одновременно услышал крик Черного. Он вскинул руку с пистолетом и выстрелил — в упор, между нами оставалось несколько шагов. Шею обожгло. Так в школьной столовой исподтишка прикладывали нагретую в чае ложку. В этот момент вокруг все начало трещать и сыпаться — должно быть, пуля попала в какой-то жизненно важный орган старого дома. Но мы были заняты: я повалил Черного на пол и старался разбить ему голову подвернувшимся под руку кирпичом, а Черный, облапив мое лицо, силился свернуть мне шею. Что-то стукнуло по затылку — я подумал, что это Черный как-то дотянулся до головы второй рукой. Затем Черный по-кошачьи подобрался и лягнул меня, так, что я кубарем покатился по грязному полу. Оплевываясь от известковой пыли, я увидел, что потолок огромными, выпуклыми кусками рушится на нас, и что Черный лежит, не двигаясь, придавленный толстенной балкой. Здание рассыпалось, вздыхая, как умирающий великан. Это Черный убил его, пули довершили разрушение, поставили свинцовые точки в жизнях древних стен. На ноги повалилось что-то тяжелое, рука оказалась в цепких каменных челюстях. Я не мог сдвинуться с места и только лежал, осыпаемый мусором, щепками, какими-то лохмотьями — лежал, ослепнув, оглохнув, и ждал.

Но та, кого я ждал, не пришла.

Грохот развеялся, проступили обычные звуки — дальний шум машин, человеческие голоса, шаги. Кто-то брел по развалинам, но я не мог его позвать, а только сипел тихонько. Сорвал голос. Наверное, я все-таки кричал, пока меня заваливало. Наверху было темное небо, подсвеченное городской лавиной огня. Это было прекрасно. Давным-давно, лет в семь или восемь, я любил играть так: построить шалашом диванные подушки, сверху навалить одеяла, облицевать фасад книгами, завесить простыней, а чуть позже, когда наскучит мягкое убежище, тайком от себя самого двинуть ногой в секретное место — слабое место. Шалаш падал на своего обитателя, а я, вопя и брыкаясь, представлял, что погибаю под обломками, что замурован в подушечную тюрьму навечно, и что каждая подушка весит, по меньшей мере, полтонны. Затем я лежал смирно, заваленный барахлом, и упивался восхитительной смесью воображаемой трагедии и реального комфорта. Так я играл, когда бывал один — а одиночество меня всегда любило. Сейчас я словно вернулся в детство, потому что совсем не испытывал боли, лежа под обломками. Верно, сказывалась Сашина накачка, позволившая удивительным образом выжить в катастрофе… и даже устроиться с некоторым удобством. Если, конечно, можно назвать удобным положение, когда тело закручено винтом, ноги будто схвачены огромными клещами, а руку затянуло в каменное месиво. Моему покою мешали только два обстоятельства. Во-первых, постепенно, но ощутимо немели придавленные ноги, а, во-вторых, я боялся, что при обвале пострадала Дина. Потом на обломках заплясали синие отблески 'скорой помощи'. Меня нашли и стали откапывать. Я шептал, что со мной все нормально, что я живой, пробовал в доказательство встать, но меня не слушали и только покрикивали ободряюще. 'Дина, — сипел я. — Дина где? Что с Диной?' Меня не понимали. Я забился в панике, потому что из молчания моих спасителей сделал вывод, что Дина погибла.

Саша возникла, как ангел на фоне развалин.

— Тимка, — сказала она обрадовано, — Тимка, живой! — и стала душить в объятиях. Ее отогнали, под меня сунули носилки и хотели куда-то нести, но я рванулся, едва не выпав из носилок, так что спасатели, недовольно ворча, опустили меня и помогли сесть. Рядом на корточки опустилась Саша.

— Дина, — прохрипел я. — Дина что?

— Дина нормально, — сказала Саша. — Тебя зовет.

— Помоги, — сказал я и встал, схватившись за Сашу. Оставив позади раздраженных спасателей, мы побрели по руинам. Я увидел издали сгорбленного Боба, суетливого мента рядом с ним — и Дину. Она сидела на каменном обломке, выставив ногу, уже забинтованную. Отделившись от Саши, я похромал так быстро, как мог. Дина потянулась ко мне. Я, не то сев, не то упав рядом, схватил ее в охапку и стал целовать. Она ничего не говорила, и ее лицо было мокрым от дождя.

Потом я вспомнил и спросил Боба:

— Ты как?

— Уже нормально, — сказал он мрачно. — Контузия, понимаешь.

— Повезло, — сказала Саша со значением, ероша ему волосы.

— В смысле? — не понял я.

— Да, как в кино, знаешь, — скривившись, ответил Боб. — У меня зажигалка в кармане была. В нее и попало. Ребрам больно теперь… Вам с Сашкой спасибо.

— Всегда пожалуйста, — сказала Саша, и непонятно было, чего в ее голосе больше — иронии или пережитого страха.

К ним подошел спасатель, что-то сказал. Боб со стоном разогнулся и поднялся на ноги. Опираться на Сашу он не стал — пошел, растирая грудь, по-журавлиному вышагивая среди обломков. Саша поспешила за ним, а спасатель выругался под нос и скрылся из виду в дождливых сумерках. Мы с Диной остались одни.

— Нога как? — спросил я. — У тебя кровь была, да?

— Нет, — сказала она.

— А как же… — навалилась дурнота, и стало все равно. — А, ладно. Неважно.