Товарищ Чикатило

1 сентября 1970 г. переведен учителем русского языка и литературы.

Может быть, сразу не нашлось вакансии учителя словесности, а через две недели, когда учебный год начался, кто-то из словесников на работу не вышел. Или была какая-то другая причина… Так или иначе, это первые «педагогические» записи и его трудовой книжке.

Трудовая книжка! Второй паспорт советского человека, сопровождающий его всю жизнь с начала общественной полезной деятельности и до пенсии. Без нее не возьмут на работу, без нее не дадут пенсии. Без нее ты — ничто, лицо без определенных занятий, деклассированный элемент. Не приведи Господь потерять — беги собирай справки по старым местам службы, доказывай, что ты не дармоед без трудовой биографии, а трудяга, как всякий добропорядочный советский человек.

Приходишь в отдел кадров на новое место, а там сидит отставной полковник, гэбэшный стукач, да не тайный, а всем известный, стучит в открытую, по должности. И берет он у тебя трудовую книжку, листает не торопясь, а там, на линованных страничках, вся твоя подноготная: где служил, как служил, за что уволен. Если по собственному желанию — это еще ничего, по сокращению штатов — уже подозрительно — хорошего работника не сократят, а хуже всего по статье: это уже волчий билет.

И не пожалуешься, потому что все по закону: в этой самой книжке напечатано особое постановление Совнаркома, подписанное всесоюзной «железной задницей», самим Вячеславом Михайловичем Молотовым…

В общем, приняли Андрея Романовича на работу в школу-интернат и попал он в свою стихию.

Как хорошо, наверное, ему было, разбирая перед равнодушным к словесности классом образы Евгения Онегина и Пьера Безухова, пройти по классной комнате, положить ученице руку на плечо, обтянутое коричневой школьной формой, и снять руку так, чтобы она, словно нечаянно, скользнула по груди, ощутила выпуклость под грубой тканью. Как хорошо, объясняя глагольные формы, обвести класс глазами, подмечая раздвинутые коленки под короткими школьными юбочками. Как хорошо, записывая отметку в дневник, невзначай коснуться розовой ладошки…

Плохо только то, что от видений и касаний мгновенно вылетали из головы литературные образы и правила грамматики. Единственное, чего хотелось неудержимо, — схватить ученицу в охапку, мять ее, тискать, сдирать с нее фартук, платье и то тайное и манящее, что под ним.

«Так на чем я остановился, друзья?» — спрашивал он у учеников, усилием воли стряхнув наваждение и пытаясь погрузиться опять в стихию великой русской литературы.

По отзывам коллег, он в это время казался каким-то вялым, замкнутым. Ученики не принимали его всерьез, мальчишки в открытую курили при нем в классе. Чуть не целый урок он мог простоять молча у доски, заложив руки за спину и слегка раскачиваясь. За это прозвали его Антенной.

Дети подмечали и несколько навязчивую ласковость нового учителя. Узнали о ней и коллеги. Но особого значения поначалу не придали, у каждого могут быть свои чудачества. И когда освободилась директорская должность, молодой педагог с университетским дипломом и партийным билетом показался самым подходящим кандидатом на вакансию. Его назначили исполнять обязанности директора и утвердили бы в этой должности, если бы не рассеянность Андрея Романовича. Она невероятно мешала делу. Он все на свете забывал и путал, запросто мог пропустить совещание в районном отделе народного образования, а то и в райкоме партии, — такой грех начальство не прощает. Да и самому Андрею Романовичу не по душе пришлась директорская должность, лишавшая его возможности живого общения с детьми. Исполняющим обязанности он пробыл недолго и с большой охотой перешел на должность воспитателя.

Щуку бросили в реку. Филолог Чикатило не раз цитировал своим воспитанникам это крылатое выражение знаменитого баснописца.

Из записок психиатра Дмитрия Вельтищева: