Товарищ генерал

Харитонову, естественно, приходило на ум, что он слишком засиделся в Богородичном, этим, видимо, и объяснялась бомбежка.

Так думал не только Харитонов, так думали и в штабе фронта, и в штабе направления, и в Ставке. Все думали, что Клейст не в состоянии нанести удар во фланг нашей ударной группировке с юга.

Клейст искусно создавал такое впечатление у нашей разведки. Это уже был не прошлогодний Клейст, с него сбили спесь, и он стал действовать менее нагло, умело маскируя накапливание сил для осуществления своего замысла.

Из поражения под Ростовом Клейст сделал вывод, что там потерпела поражение доктрина Гудериана, а не его, Клейста, доктрина, согласно которой крупные операции могут осуществлять танковые соединения лишь вместе с пехотой.

Вот почему вместо танковой армии Клейст сформировал армейскую группу, в ее ударную группировку вошли дае танковые, одна моторизованная, одна горнострелковая и семь пехотных дивизий.

Эта армейская группа получила название «КЛЕЙСТ». По числу батальонов «Клейст» превосходил армию Харитонова в полтора раза, по орудиям в два раза, по танкам в шесть с половиной раз, а на участках прорыва это превосходство оказалось еще больше.

А что же представляла собой оборона Харитонова? Четыре дивизии первого эшелона оборонялись на 105-километровом фронте, и Харитонов снова строил оборону из расчета малой численности войск на большом участке фронта. И с этой тщательно продуманной обороны в начале мая сняли три танковые бригады, кавалерийский корпус и стрелковую дивизию. То есть у обороны отняли ее глубину, отняли то, что делало ее маневренной и гибкой на танкоопасных направлениях, — отняли подвижные силы.

Печальнее же всего было то, что, проглядев накапливание сил Клейста, наша фронтовая разведка слишком долго перепроверяла сообщение партизан отряда Карнаухова. Ими была засечена танковая дивизия противника на подступах к Славянску.

Их сообщение, переданное через связную Военному совету 9-й армии, тотчас было отправлено Харитоновым и Корняковым в штаб фронта.

Пока разведотдел фронта перепроверял это сообщение, снятые с обороны Харитонова войска, выполняя приказ командования фронта, пытались овладеть селом Маяки. Как выяснилось позже, та частная наступательная операция'была ненужной в сложившейся обстановке. Два дня обескровленные части приводились в порядок, но возвратить их в прежние места уже не представлялось возможным.

17 мая Харитонову сообщили с узла связи, что его срочно вызывает к аппарату Гущин. Как ни преувеличивал Гущин тревожные явления на участке его дивизии, Харитонов понял, что положение и в самом деле тяжелое.

— Веду неравный бой!.. Отбил четыре атаки… Понес большие потери… Боевые порядки бомбит авиация… Противник атакует танками! — доносил комдив.

Ответить ему Харитонов не успел. Связь с КП дивизии прекратилась,

Харитонов распорядился направить к Гущину офицера связи.

Затем он приказал соединить себя с другими дивизиями, но и с ними уже не было связи. Возле самого узла просвистел снаряд.

Вбежавший в помещение Шпаго сообщил, что на той стороне оврага показались фашистские танки.

— Видимо, ошиблись! На их карте этот овраг не значился! — пояснил он.

— Вот и хорошо, что ошиблись! — невозмутимо сказал Харитонов. — Пока они будут рыскать, мы отсюда уедем!

Но не успел он это сказать, как дом, где они находились, сотрясся от прямого попадания снаряда. Харитонов по 'счастливой случайности, как это бывает на войне, был только контужен. Шпаго, усадив командующего в машину, велел Мише ехать к переправе. Затем он снова вбежал в разрушенное помещение и увидел Зину, склонившуюся над столом возле аппарата СТ. По столу густым красным пятном расплылась кровь. На полу ворочался тяжело раненный Краевич.

Шпаго заметался в поисках машины начальника штаба, но ее не было видно. Неподалеку остановилась санитарная машина. В кабине спорили шофер и медицинская сестра. Это была Люся.

— Товарищ водитель! — негодовала она. — Я вам приказывала не останавливаться и не ждать, пока этот обстрел прекратится!

Надо быстро проскочить… А вы опять свое!

— Что значит-свое? — невозмутимо возражал шофер. — Машина для вас что? Бесчувственная? И потом, у меня нет медальона.

— Какого медальона? — не поняла Люся.

— Медальона с адресом моей семьи. Мне не успели выдать!

— Ну так что же?

— Без него нельзя послать извещения о моей смерти… Сами небось получили!

— Товарищ водитель! Вам не стыдно? — упавшим голосом произнесла Люся.

Шпаго, приблизившись, узнал в шофере своего бывшего ездового Васильчука. Васильчук служил в его взводе, когда Шпаго, окончив военное училище, командовал кавалерийским взводом.

— Васильчук, ты? — воскликнул Шпаго.

— Я, товарищ капитан!

— Ну, здравствуй и давай быстро помоги мне вынести из этого разрушенного дома раненого начальника штаба и связистку! Оба тяжело ранены!..

Люся, мгновенно позабыв о шофере, выскочила из кабины и помчалась к раненым. Шофер тоже вылез, неторопливо подошел к задней дверце кузова и с силой потянул к себе лежавшие под кожаной скамейкой санитарные носилки.